Нежданная песня

Глава 74

 

Уильяму еще никогда не доводилось слышать такой оглушительной тишины. Казалось, что от любого звука комната может тотчас же разлететься на миллион осколков. Малейшие шорохи — капельки дождя, мелко и глухо барабанившие снаружи по стеклу, еле заметный скрип кресла, раздавшийся, когда он закинул ногу на ногу, и даже тихий, чуть слышный шелест его собственного дыхания — громом отдавались в ушах.

Он поднял взгляд от книги, которую последние полчаса держал в руке, старательно делая вид, что читает. Элизабет стояла у окна в противоположном конце комнаты спиной к нему, прямая и неподвижная.

— Я полагаю, ты еще не готов к разговору, — натянуто произнесла она, когда меньше часа назад он запер за ними двери их номера.

Он не был готов к разговору — тогда еще не был — и так ей и сказал. Он не мог разговаривать с бешено колотящимся сердцем и желчью, подступающей к горлу при одном воспоминании о Джордже Уикхеме, вдруг восставшем из тьмы подобно злобному духу.

— Ладно, — она прошла в ванную, откуда вернулась через какое-то время в белом махровом халате, стянутом на поясе, и в облаке темных волос, рассыпавшихся в роскошном беспорядке по плечам. С тех пор они не проронили ни слова.

К этому моменту он уже, по идее, должен был немного успокоиться, вернуть себе способность анализировать, взвешивать варианты, оценивать риски. Но эта давящая тишина, казалось, наступала на него со всех сторон, заставляя внутренне сжиматься и еще глубже уходить в себя.

За что она-то на него сердилась? В этом не было никакого смысла. Это ведь не он стоял на полутемной террасе наедине с ее злейшим врагом. Он не танцевал с другой женщиной, тем более с той, которая обрушила несчастья на ее семью. Он не знакомил ее уязвимую сестру с вероломным предателем, знающим опасные секреты.

Элизабет не подозревала о связи Уикхема с семьей Дарси до последних минут их разговора тет-а-тет и узнала об этом буквально за несколько мгновений до того, как Уильям обнаружил их на террасе. Она ясно дала это понять, обращаясь преимущественно к Роуз, когда они возвращались в отель. Но с какой стати она вообще оказалась там наедине с Уикхемом, независимо от того, кем был этот мужчина? Уильям понимал, что не должен спрашивать. Как его невеста, Элизабет заслуживала его доверия, каким бы сомнительным ни было ее поведение. Он кивнул самому себе, немало впечатленный собственным великодушием и способностью мыслить ясно и непредвзято.

Но она, похоже, твердо вознамерилась выбить у него из-под ног эту почву, лишить его завоеванных с таким трудом позиций. Если она полагает, что он начнет ее задабривать, то ее ждет крупное разочарование. Он никогда не извиняется, если совершенно ни в чем не виноват. Он может проявить великодушие и, так уж и быть, простить ее, но унижаться перед ней он не станет.

Уильям захлопнул книгу с неожиданно громким стуком и поморщился, но комната не взорвалась, как и Элизабет не пошевелилась. Склонившись вперед, он опустил лицо в ладони. Как мучительно ему хотелось сейчас ощутить под пальцами прохладные клавиши рояля, погрузиться в печальные, жалобные мелодии, успокоить душу, заполнив ее трепетом пленительных и скорбных минорных гармоний. Но в этом номере-люкс фортепьяно не было, а небольшой кабинетный рояль в фойе отеля сейчас находился в эпицентре шумной и праздничной новогодней вечеринки.

— Это же просто глупо.

Уильям резко поднял голову. Она развернулась к нему, но выражение ее лица было скрыто от него полумраком гостиной. Он молчал, и она продолжила:

— Послушай, я понимаю, что тебе нужно время, чтобы переварить случившееся, но будет уж совсем по-идиотски, если мы не поговорим, а будем всю ночь молча дуться друг на друга.

— Согласен, — он откинулся на спинку.

Она энергично двинулась к нему и остановилась всего в паре футов от его кресла.

— Хорошо. Тогда ты можешь начать с того, что объяснишь мне, за что ты на меня так злишься.

— Я на тебя не злюсь.

Элизабет громко фыркнула и сузила глаза.

— Я же не настолько глупа, Уильям. Очевидно, что ты мной очень недоволен. Иначе почему ты обращался со мной, как с зачумленной, пока мы были в центре Кеннеди? Со всеми остальными, несмотря ни на что, ты все же смог быть достаточно вежливым.

Он поморщился и порывисто вздохнул, прежде чем ответить. Так вот в чем было дело.

— Признаю, мне следовало лучше держать себя в руках.

Она издала резкий, сардонический смешок.

— Да неужели?

— Но ты должна понять, что…

— Я отлично понимаю, что заслужила от тебя лучшего обращения.

— Да, наверное. Но встреча с Уикхемом была для меня тяжелым шоком.

— А почему этот шок выразился в том, что ты стал относиться ко мне, как к врагу?

— А потому, что ты была вместе с врагом, — эти слова выскочили сами собой, удивив его. Возможно, он и не простил ее настолько безоговорочно, как ему казалось.

Ее глаза полыхнули пламенем.

— Что ты сказал?..

— Ничего. Не обращай внимания, — запнувшись, пробормотал Уильям и покачал головой, — я не имел это в виду.

— Слишком поздно, — отрывисто произнесла она. — Моя вина заключается в том, что я представила Уикхему Джорджи?

— Нет. Ты же не знала, кто он.

— Правильно, не знала. Когда ты о нем рассказывал, то ни разу не назвал его по имени. И пока он не упомянул, что был хорошо знаком с твоей мамой, я ровным счетом ничего не подозревала. Откуда мне было знать, что он и есть ее бывший… — Элизабет нахмурилась, прикусила губу и приглушенно закончила: — …что он был как-то связан с вашей семьей.

— Я уже сказал, что не виню тебя в том, что они встретились.

— Тогда в чем ты меня винишь?

Ну ладно. Если ей так хочется это знать, он скажет.

— Я не мог не задаться вопросом, с какой стати ты вообще оказалась там с ним наедине и так мило беседовала.

— Ах вот из-за чего весь этот сыр-бор? — она уперла в руки в бока. — Ты что, всерьез собрался указывать мне, что я не имею права разговаривать с другими мужчинами на приеме?

Уильям поднялся на ноги, обретая преимущество в росте.

— Ты с ним не просто разговаривала, — моментально стало ясно, что он, оказывается, сильно переоценил степень собственного великодушия — как и способности мыслить ясно и непредвзято. — Ты с ним еще и танцевала, да и вообще, насколько я слышал, флиртовала напропалую.

— Остановись на этом, сейчас же, — выражение ее лица сделалось таким свирепым, что Уильям невольно отступил на шаг, едва не упав в стоявшее за спиной кресло. — Кто тебе это сказал? Держу пари, что Джорджи.

— Это не имеет значения.

— Еще как имеет, — ее ноздри угрожающе раздувались. — Я тебе говорила не раз и не два, что она пытается вбить между нами клин, но ты все равно продолжаешь безоговорочно верить всему, что она говорит. Неужели я не заслуживаю хотя бы немного доверия?

Он почувствовал, что почва все-таки потихоньку ускользает из-под ног и попытался обрести более прочный плацдарм для атаки.

— Я видел, как ты стояла с ним на террасе.

— Ну да, конечно, ты видел. На террасе, куда я пришла, пытаясь найти тебя.

Похоже, с поиском твердой точки опоры не очень получалось. Он крепко сжал губы.

Элизабет тяжело вздохнула.

— Послушай, — произнесла она уже спокойнее, — я понимаю, что твоя ревность — это нечто вроде извращенного комплимента. Я тебе дорога, и ты хочешь, чтобы я безраздельно принадлежала только тебе. Но это также предполагает и то, что ты мне не доверяешь. И вот эта часть мне определенно не нравится.

— Дело не в тебе. Дело в нем. Ты даже представить себе не можешь, насколько он лжив и коварен.

Мгновение она внимательно изучала его, слегка нахмурившись.

— Ты что, боишься, что я всерьез поверю тому, что он про тебя наговорил? Так же, как ты поверил Джорджи, когда та обвинила меня во флирте?

— Это совсем другое, — резко возразил он, вздернув подбородок.

— Не совсем. Уикхем хочет причинить тебе боль, а Джорджи… — ее глаза сверкнули, и она пожала плечами. — Возможно, она особо и не хочет причинять мне боль, но явно не прольет ни слезинки, если завтра же я исчезну и она никогда больше меня не увидит.

Уильям попытался было оспорить утверждение, что Джорджиана способна намеренно вмешиваться в его личную жизнь, но вспомнил собственные чувства, когда Уикхем начал поглощать слишком много внимания его матери. Хотя Уильям никогда и не делал ничего, чтобы открыто дискредитировать Уикхема в ее глазах, но иногда прибегал к различным уловкам, чтобы сократить время, которое они могли бы провести наедине: просил маму срочно помочь разобраться с домашним заданием, в котором ему на самом деле все было понятно, или немедленно послушать, хорошо ли он играет только что разученный ноктюрн Шопена.

— А теперь, — продолжала Элизабет, — по поводу того, почему я оказалась на террасе вместе с Уикхемом. Он проследовал за мной туда после того, как я бросила его посреди танца прямо на площадке, — она закатила глаза. — Да, я танцевала с ним. Один танец — ну, или, вернее, полтора — под быструю джазовую музыку.

— А что он сделал, что ты бросила его посреди танца? — спросил Уильям голосом, срывающимся от бешенства. Если Уикхем посмел приставать к Элизабет…

— Ничего такого, о чем ты подумал, — ответила она, и на мгновение в ее тоне послышалась нежность. — В том, что касается самого танца, он вел себя совершенно безупречно. Но он начал говорить о тебе всякие гадости, и тогда я разозлилась и в гневе вылетела оттуда.

Уильям крепко стиснул челюсти. Конечно, он ожидал, что Уикхем будет повсюду поливать его грязью, но это не делало новость менее неприятной. Но потом он представил, каким яростным огнем засверкали глаза Элизабет, когда она в негодовании оттолкнула от себя Уикхема, и не смог сдержать улыбку.

— Он просто не знал, с кем имеет дело.

— Да уж, этого он не знал, — их взгляды встретились, и уголки ее губ тоже медленно и неохотно поползли вверх. — Я люблю тебя, балда ты долговязая. В данный момент, правда, не очень понимаю, почему, но люблю. Поэтому доверяй мне хоть немножечко, ладно?

— Ладно, — Уильям потянулся, чтобы взять ее за руку.

— Нет, — сказала она, делая шаг назад. — Я еще не готова целоваться и мириться.

— Что ж, хорошо. Тогда скажи, когда.

— Я хочу сперва убедиться в том, что правильно поняла, почему ты был так холоден и груб со мной после того, как застал меня на террасе. Было ли это из-за того, что я находилась там с Уикхемом? Или потому, что я вообще находилась там с мужчиной — неважно с кем?

— Главным образом из-за Уикхема. Я правда доверяю тебе, Лиззи, но в тот момент, когда я застал тебя с ним, я… — он передернулся. — Как будто сбылся мой самый страшный ночной кошмар. Он разрушает все, к чему прикасается.

Элизабет намотала на руку кончик пояса от халата. Бриллиант на ее пальце ослепительно сверкнул, поймав лучик приглушенного света от настенной лампы.

— А он действительно здорово испортил тебе жизнь, да? Гораздо больше, чем ты мне рассказывал.

— Да, испортил, и пытался исковеркать жизнь моей матери.

— Что на самом деле еще хуже, учитывая, как ревностно ты оберегаешь дорогих тебе женщин, — она вздохнула. — Но зачем было отталкивать меня? Я понимаю, что ты был не в состоянии говорить об этом сразу же после случившегося, но мог же позволить мне хотя бы подержать тебя за руку или просто постоять рядом, чтобы дать тебе почувствовать, что ты не один.

Он вздохнул.

— Полагаю, я винил тебя в том, что ты была с ним. Я и сам знаю, что это лишено всякой логики, но ты просто была там — преспокойно общалась с человеком, которого я ненавижу больше всех на свете.

Элизабет опустила глаза, а когда снова подняла к нему лицо, он заметил, что она побледнела.

— Это было все равно как если бы я пришла туда и увидела, что ты мило беседуешь с Майклом.

— Видимо да.

— Я не подумала об этом с такой точки зрения, — она кивнула. — Скорее всего, я на твоем месте отреагировала бы точно так же. Во всяком случае, поначалу.

— Но только если бы это был Майкл — и если бы я знал, что это он, — ты не застала бы нас мило беседующими. Ты обнаружила бы его болтающимся вниз головой за перилами, а меня — держащим его за ногу.

Она хихикнула, и на ее щеках вновь проступил намек на румянец.

— Когда*.

— Что?

Она изогнула бровь и повторила с выразительным ударением:

— Когда.

— А-а! — широко усмехнувшись, Уильям сделал шаг ей навстречу и крепко обнял за талию. — Самое время, — склонившись, он нежно поцеловал ее.

— Прости меня, пожалуйста, — тихо сказала она, разглаживая отвороты его смокинга. — Я меньше всего хотела снова возвращать Джорджа Уикхема в твою жизнь.

— Знаю, — он снова поцеловал ее. — В этом нет твоей вины, cara, — на сей раз он произнес это совершенно искренне.

— Может, и есть — отчасти. Если бы я отказалась разговаривать с ним сегодня днем, на репетиции, ничего этого не случилось бы. Я сразу же упомянула о своем женихе, чтобы он понял, что флирт со мной в любом случае ни к чему не приведет, но мне следовало сделать больше, чтобы его обескуражить.

— Он манипулятор высшей марки. Если уж он решил с тобой поговорить, то нашел бы способ сделать это в любом случае. Возможно, он уже даже и знал, кто ты. А игра в угадывание твоего жениха могла быть просто уловкой, чтобы тебя одурачить.

— Не думаю. Он казался искренне изумленным, когда узнал правду. А затем проследовал за мной на террасу, чтобы умолять меня не выдавать его. Мне кажется, если мы оставим его в покое, он просто испарится с нашего пути.

— Надеюсь, — он покрепче сжал ее в объятиях, и она с готовностью растаяла, тесно прильнув к нему и уложив голову ему на плечо. С глубоким, усталым вздохом он закрыл глаза и позволил наконец напряжению полностью покинуть тело. Комнату снова заполнила абсолютная тишина, но на сей раз она укутала его, словно теплое мягкое одеяло.

Затем тишину нарушило отчетливое урчание, раздавшееся где-то в области желудка. Элизабет хихикнула и скосила глаза вниз.

— Видимо, можно не спрашивать, хочешь ли ты есть.

Он виновато улыбнулся.

— Я сегодня практически не ужинал, — обычно перед выступлениями он ел крайне мало.

Высвободившись из его рук, она пересекла комнату и взяла с ночного столика телефонную книжку отеля.

— Хвала небесам за то, что существует круглосуточное обслуживание в номерах.

Willard Hotel Когда им привезли еду, они удобно устроились на кровати, угощаясь закусками с тележки. Попутно Элизабет рассказала во всех подробностях о своей встрече с Джорджем Уикхемом днем на репетиции и объяснила свое желание улучшить плохое мнение об Уильяме, которое сложилось у этого незнакомца.

— На чем, стало быть, я остановилась? — спросила она, закидывая в рот очередную порцию картофеля фри.

— Ты обдумывала, как бы получше защитить мою честь, пока танцевала с ним, — последние четыре слова он произнес с подчеркнутым ударением.

Она нахмуренно уставилась на него, пережевывая картошку.

— Нет, серьезно: разве не предполагается, что на благотворительных и прочих вечерах я должна вращаться среди гостей и как-то общаться с ними? Не могу же я стоять весь вечер приклеенной к твоему боку и держаться с тобой за ручку.

— Это верно, — сказал он со вздохом.

— Но я так понимаю, что ты предпочел бы, чтобы я не танцевала ни с кем, кому еще не исполнилось шестидесяти?

— Ты что, шутишь? — хмыкнул он. — Иногда старики бывают опаснее молодых. У них есть деньги и власть, и они только и ищут возможности завести интрижку с чужими женами.

— Что ж, им будет суждено узнать, что я так безумно влюблена в моего мужа, что им не стоит даже и пытаться, — перегнувшись на кровати, она нежно поцеловала его.

— Ну вот, наконец-то я слышу правильные речи, — довольно протянул Уильям. — Хочешь еще вина?

— Да, если можно. Прекрасный выбор, между прочим. Мне нравится, как изысканно его вкус оттеняет естественную приземленность, присущую картошке.

Усмехаясь, он вновь наполнил бокалы и пригубил вино. Элизабет уже не первый раз за вечер поддразнивала его за то, что он заказал бутылку дорогого вина к их решительно неделикатесному набору закусок.

— Ну, как бы то ни было, — продолжила она, — я стала тебя защищать, а он начал дразнить меня, что я, мол, одна из твоих пускающих слюни фанаток. Колкости, которые он опускал в твой адрес, становились все более злыми, и наконец я решила, что с меня достаточно. И только в ту минуту, когда я уже собралась бросить его посреди танца и уйти, он обнаружил, что ты и есть мой таинственный жених.

— И после этого ты направилась на террасу?

— Именно так. Мне подумалось, что ты вполне мог выйти туда, чтобы скрыться подальше от толпы и от того шума, который был внутри. Он, судя по всему, отправился следом за мной, но, столкнувшись с ним на террасе, я велела ему убираться и оставить меня в покое. Тогда он стал умолять, чтобы я не говорила тебе, что видела его, и попросил дать ему возможность объяснить, почему это так важно.

— В этот момент ты и догадалась, что это был тот самый человек, о котором я тебе рассказывал?

— Поначалу нет. Но он сказал, что давно знает вашу семью, и что я обязательно должна узнать кое-что прежде, чем выйду за тебя замуж, — она вздохнула. — Я понимаю, что следовало сразу же уйти оттуда, но мне стало любопытно. Не то чтобы я готова была поверить всему, что он скажет, но я решила все же послушать.

Уильяму это не понравилось, но он мог понять возникший у нее интерес.

— Он начал рассказывать, как познакомился с твоей матерью через ее фонд, и вот тогда я и догадалась, кто он такой, — она покачала головой. — Он жутко завидует тебе и ревнует отчасти потому, что у тебя успешно сложилась та карьера, о которой он мечтал и которой, как ему кажется, вполне заслуживал.

Уильям фыркнул.

— Полный бред. Я несколько раз слышал, как он играет, еще в те годы. Таланта у него, прямо скажем, немного, не говоря уж об усидчивости и одержимости музыкой, которая необходима каждому, кто собирается стать солистом.

— Мне показалось, что больше всего в карьере музыканта его привлекали восторг и поклонение публики. И еще он страшно ревновал к тебе, потому что твоя мама так сильно тебя любила, хотя в его изложении ревнивцем был именно ты.

— Ну, в какой-то мере тут он прав. У нас было нечто общее — глубочайшая взаимная антипатия.

— У вас было и еще кое-что общее. Вы оба любили твою маму.

— Это он тебе сказал? — Уильям крепко стиснул челюсти. — Этот подонок никогда никого не любил, кроме себя. Он говорил тебе о том, что крал деньги из фонда?

— Он поклялся, что невиновен; сказал, что слишком любил твою маму, чтобы так осквернить ее память. Он заявил, что ты все это выдумал, чтобы дискредитировать его. Но я же знаю, что ты никогда такого не сделал бы.

Долго сдерживаемая ярость поднялась в нем мощной волной, заставив сердце бешено заколотиться, а мускулы — натянуться жестко и туго, словно струны рояля.

— Он слишком любил мою маму?.. Как бы не так. Он присвоил тысячи долларов из ее фонда, пока она была жива, и продолжал бы в том же духе и после ее смерти, если бы Ба его не уволила. А когда наш бухгалтер обнаружил улики — они были спрятаны так хитро и надежно, что для этого потребовались годы, — Уикхем шантажировал меня, чтобы я не дал ход делу.

Ее глаза расширились от ужаса.

— Он тебя шантажировал?

— Он заявил мне, что если мы выдвинем против него обвинения, он напишет скандальную книгу воспоминаний о своем романе с мамой. И пригрозил, что включит туда массу интимных подробностей, большую часть которых, я уверен, он просто выдумал бы.

— Я знала, что в этой истории кроется гораздо больше, чем он мне рассказал, но не подозревала, что все настолько плохо. И то был последний раз, когда вы с ним виделись, вплоть до сегодняшнего вечера?

Уильям кивнул.

— Неудивительно, что ты был так расстроен и взбешен. Ох, Уилл, прости меня, ради Бога. Если бы я только знала…

— Ничего, я понимаю.

Она взяла его за руку и какое-то время они сидели в молчании, погруженные каждый в свои мысли. Капли дождя за окном превратились в льдинки и барабанили теперь по стеклу в колючем, хаотически-рваном ритме.

— Ты — единственная, кому я рассказал о попытке шантажа, — произнес Уильям после долгой паузы.

— Твоя бабушка об этом не знает?

— Я сказал ей, что если мы выдвинем официальные обвинения, то негативная огласка, связанная процессом о хищении, может плохо отразиться на репутации фонда. Я привел те же аргументы в совете директоров, и они со мной согласились. Я возместил похищенные средства деньгами с моего личного счета и вынес из случившегося болезненный, но важный урок. С течением лет мне становится все труднее самому контролировать весь объем работ фонда, но с тех пор я даже не рассматривал вопрос о том, чтобы нанять исполнительного директора.

— Но в благотворительной и некоммерческой сфере работает и множество честных и порядочных людей. С Уикхемом вам просто не повезло.

Уильям покачал головой.

— Я не могу рисковать. Этот фонд — наследие моей матери.

— И когда все это случилось, ты не смог никому довериться и не стал никому ни о чем рассказывать? Просто держал это все в себе?

Он пожал плечами.

— Ну да, как обычно. Теперь — нет, — он поднес ее руку к губам. — Мне стало легче оттого, что я могу поделиться этим с тобой.

Они вновь замолчали, рассеянно доклевывая остатки своего позднего пиршества. Уильям начал потихоньку расслабляться. Элизабет была права: у Уикхема нет никаких причин желать, чтобы их дороги снова пересекались. А что до Джорджианы, то ее любопытство вполне удовлетворит история о хищении. Без упоминания о попытке шантажа, разумеется. И Уикхем снова отступит в прошлое — туда, где ему и место.

Когда они покончили с едой, Уильям выкатил тележку в коридор. Элизабет задумчиво наблюдала за ним, пока он возвращался обратно и снова усаживался рядом с ней на кровать.

— Вся эта история с попыткой шантажа у меня просто в голове не укладывается, — сказала она, слегка хмурясь. — Он производил впечатление человека безупречно вежливого и очень приятного — немного самодовольного, но в этом-то как раз нет ничего необычного. Можешь спросить тетю Мэдди — она тоже нашла его совершенно очаровательным. Все в нем казалось вполне нормальным, за исключением тех гадостей, которые он говорил о тебе.

— И к которым ты до поры до времени, очевидно, относилась вполне спокойно, — сухо заметил Уильям, — вплоть до того момента, пока не ушла с танцплощадки.

— Поначалу я просто думала, что ты, должно быть, сказал или сделал что-то, что настроило против тебя тех, кто работает за кулисами, — она пожала плечами, виновато наморщив носик.

Он скрестил руки на груди и, нахмурившись, сердито уставился на нее.

— Ты говоришь так, словно подобное происходит чуть ли не каждый день.

— Может, и не каждый день, но меня ничуть не удивило бы известие, что ты повел себя с обслуживающим персоналом высокомерно или своенравно.

— Так вот, значит, каково твое истинное мнение обо мне? Что ж, очень лестно, — Уильям произнес эти слова шутливым тоном, но в глубине души почувствовал болезненный укол.

Склонившись к нему, она поцеловала его в щеку.

— Я без ума от тебя, но временами с тобой действительно бывает трудно и, думаю, ты сам это знаешь. Никогда не забуду, как жестко ты мордовал тогда Билла Коллинза за то, что студия в консерватории не была обустроена точно в соответствии с твоими требованиями.

— Но это было главным образом из-за того, что мне не нравилось его слишком дружеское, назовем это так, отношение к тебе.

— Ага! Так ты, значит, и в самом деле к нему ревновал! Я так и знала! — и она слегка попрыгала на матрасе, подняв небольшую сейсмическую волну.

Он пожал плечами.

— Может, и ревновал. Но почему ты так этому радуешься? Насколько я понял, тебе не нравится, когда я тебя ревную.

Она снова поцеловала его, на сей раз в губы.

— Тогда, на том этапе, все было по-другому — тогда наши отношения были еще в самом начале.

— Ох уж мне все эти правила, — пробурчал он, — и как прикажете парню им соответствовать?

— Ах ты мой бедняжечка, — прошептала она с притворным сочувствием, нежно проводя рукой между отворотами его халата — и вдруг пребольно дернула его за тонкий пучок волосков на груди.

— Ай! — завопил Уильям, подаваясь назад, — ах вот как! Значит, мы решили играть жестко?

Он сгреб ее за талию и начал немилосердно щекотать. Она завизжала и попыталась вывернуться, но он перекатился на нее сверху, распластал под собой и крепко ухватил за кисти обеих рук, чтобы предотвратить дальнейшие атаки. Было время, когда она тут же сжалась бы от страха, но сейчас в задорно сверкнувших на него глазах читался лишь добродушный вызов.

Он приподнялся, освобождая ее от своей тяжести, и потянулся пригладить ей волосы. Ее губки призывно полуоткрылись, явно требуя его поцелуя. Но когда он склонил к ней голову, она стремительно откатилась в сторону, на мгновение лишив его равновесия. А затем совершила внезапный боковой наскок. Он сделал вид, что сопротивляется, но вскоре позволил ей пригвоздить себя к матрасу.

Она нависла над ним, тяжело дыша, раскрасневшаяся, в кудрявом облаке растрепанных темных волос. За время их борьбы ее халатик распахнулся шире, и теперь взгляд Уильяма приковали к себе роскошные, восхитительно полные округлости, аппетитно розовевшие между двумя белоснежными махровыми отворотами. Внезапная дрожь пронизала его тело, и кожу начали покалывать горячие, наэлектризованные иголочки желания.

— Ну и, — пророкотал он, протягивая руку, чтобы заправить прядь волос ей за ушко, — теперь, когда ты меня заполучила, что ты собираешься со мной делать?

— Уверена, мы сможем что-нибудь придумать, — замурлыкала она, скользнув ладошками под его халат.

divider

Элизабет лениво сощурилась на часы. Быстренько прикинув в уме время с учетом разницы часовых поясов — вернее, настолько быстро, насколько позволяло ее расслабленное, полуизнеможенное состояние, — она уселась в кровати.

— Ты куда это? — руки Уильяма обхватили ее за талию, и он мягко притянул ее назад, снова тесно прижимая к себе.

— Я сейчас вернусь. Хочу позвонить Джейн, — Элизабет высвободилась из его цепких объятий и выбралась из постели. Накинув сброшенный накануне на пол халатик, она пересекла комнату, чтобы добраться до своей сумочки.

— В этот час?

— В Калифорнии скоро будет полночь, и она сейчас на вечеринке в отеле «Клифт». Я хочу пожелать ей счастливого Нового года, — выудив из сумочки телефон, она окинула Уильяма пристальным, оценивающим взглядом. — Знаешь, — негромко произнесла она, — а для тебя это шанс исправить впечатление от твоего предыдущего выступления.

Он с трудом приподнялся в постели, опираясь на локти.

— Прости, не понял?..

Вид уязвленного достоинства, с которым это было произнесено, мог бы вызвать ее сочувствие, если бы не выглядел таким комичным.

— Не этого выступления, — ответила она, тихонько посмеиваясь, — ты был просто великолепен, впрочем, как всегда. — Присев рядом с ним на кровати, она нежно провела пальчиком по его груди, нарисовав на ней абстрактный узор.

Он шумно выдохнул.

— Ну слава Богу, успокоила, а то я уж начал было волноваться, — внезапно на его лицо снова набежало тревожное облачко. — Но тогда, должно быть, ты имела в виду Гершвина.

— Ну конечно же, нет! Твое выступление было потрясающим, лучшим за весь концерт — и именно поэтому тебя и наградили такой долгой и восторженной стоячей овацией, — усмехнувшись, она взъерошила ему волосы. — Господи, поверить не могу, как ловко ты заставил меня дважды за тридцать секунд ублажить твое эго. Все, хватит, завязываю с этой кормежкой, во всяком случае, до утра.

Он нахмурился, но она увидела в его капризно изогнувшихся губах намек на улыбку.

— Итак, мои мужские достоинства и моя музыка вне критики. Но в этом случае, о чем же тогда речь?

— О том жалком подобии на поздравление с Новым годом, которым ты удостоил меня на приеме.

— А-а. Об этом, — и он хлопнулся на спину с выражением на лице точь-в-точь как у маленького мальчика, которого отправили спать без ужина. Впечатление детскости только усилилось, когда он натянул одеяло до подбородка.

— Я подумала, что мы с тобой могли бы вновь отсчитать двенадцать ударов по калифорнийскому времени и ты смог бы исправить то безобразие, которое мне устроил.

— Если только это случится достаточно скоро, — чуть слышно пробормотал он, — поскольку я не собираюсь долго бодрствовать.

— Да уж, ты точно знаешь, как вернуть девушку с небес на землю, — Элизабет взглянула на часы на ночном столике. — Шестьдесят секунд тебя устроят?

Его глаза вновь открылись, и он уселся на кровати.

— Думаю, что сумею дотерпеть, но только с условием, что мне не придется больше выслушивать упреков по поводу моего поведения на приеме.

— Договорились — так на так.

Он усмехнулся и со страдальческим видом покачал головой. Затем его улыбка смягчилась.

— Я рад, что ты здесь.

Это были простые слова, но он вложил в них столько чувства, что она не смогла не ответить:

— Я тоже.

— Если бы я был один, то до сих пор сидел бы в этом кресле и переживал из-за Уикхема. Скорее всего, я не спал бы всю ночь, прокручивая эту историю в голове снова и снова, — взяв ее щеку в ладонь, он склонился к ней. — А сейчас я уже опять спокоен и счастлив. И все благодаря тебе, cara.

С точки зрения Элизабет, Уильям целовался просто первоклассно — а тот поцелуй, который он подарил ей сейчас, был из числа ее самых любимых: неторопливый и нежный, почти дразнящий. Он был словно пронизан тихим, спокойным умиротворением, и его мерцание делалось все теплее и теплее, пока они оба не вздохнули в унисон от блаженства. Ладони Уильяма сперва бережно обнимали ее лицо, баюкая, словно ребенка, а затем ласково зарылись ей в волосы, любовно, почти благоговейно перебирая прядку за прядкой.

Наконец она подняла голову, улыбнулась в его сонные глаза и покосилась на часы.

— Мы пропустили встречу Нового года. Сейчас в Калифорнии уже 12:01.

— Мы ничего не пропустили, — он снова поцеловал ее и зарылся под одеяло, плотно прикрыв отяжелевшие веки. — Снимай этот халат и возвращайся в постель.

Прихватив телефон, она на цыпочках отправилась в ванную. Джейн не взяла трубку, поэтому Элизабет просто оставила ей поздравительное сообщение. И только в этот момент заметила, что и ее, в свою очередь, тоже ждет сообщение. Прослушав его, она несколькими минутами позже вернулась в спальню и юркнула под одеяло, прижимаясь к Уильяму потеснее. Сонно закряхтев, он свернулся позади нее в той же позе и собственническим жестом обхватил ее рукой за талию.

— Уилл, ты не спишь? — прошептала она. — Никогда не догадаешься, кто объявился сегодня на вечеринке в отеле «Клифт».

Единственным ответом ей послужило тихое невнятное ворчание. Она улыбнулась в подушку. Новостям Джейн придется подождать до утра.

divider

Шарлотта Лукас не могла припомнить, когда последний раз встречала Новый год дома, в полном одиночестве.

И не то чтобы у нее не было выбора — ее звали сразу на три вечеринки. Джейн и Чарльз пригласили ее на элитную тусовку в отеле «Клифт». Грег и Дон, соседи напротив, тоже ждали ее к себе в гости — судя по доносившимся звукам, компания у них в квартире собралась весьма веселая и шумная. И еще она могла присоединиться к группе своих друзей по университету Беркли, отмечающих Новый год у одного из коллег-аспирантов, который жил всего в нескольких кварталах от ее дома.

Бутылка «Джонни Уокера», запланированный ею вклад в третью вечеринку, протомилась на кухонной столешнице весь вечер, пока наконец без четверти двенадцать она не вытащила ее из черной картонной коробки.

— Как насчет того, чтобы нам с тобой вместе встретить Новый год, а, детка? — предложила она бутылке, предприняв не слишком удачную попытку сымитировать интонации Хэмпфри Богарта.

Пить в одиночку в новогоднюю ночь. Вряд ли можно представить занятие более жалкое. Да и «Джонни Уокер» больше не был ее излюбленной выпивкой: за последние пару месяцев ее вкус в отношении скотча стал куда более избирательным. Хотя это, безусловно, не помешало ей осушить бокал до дна. В конце концов, асоциальным элементам вроде меня, положившим с прибором на все вечеринки, выбирать не приходится.

Полночь наступила около десяти минут назад. Она услышала раздавшиеся у соседей приветственные крики, нестройный хор, исполнивший «Доброе старое время», и подняла бокал в одиноком тосте.

Налив себе вторую порцию скотча, она чокнулась с бутылкой и продолжила цитату:

— Вот так, глядя на тебя, малыш.

Затем вяло поплелась в гостиную, где встала перед книжным стеллажом, праздно оглядывая корешки. Вытащив с верхней полки альбом по искусству, она почти машинально открыла его на любимой репродукции. Микеланджеловский Давид. Мужского пола, декоративный и не может говорить. Ничего лучше и не представить.

Ставя альбом на место, она случайно задела книжку в мягкой обложке, и та с тихим стуком шлепнулась на пол. «Бейсбол и философия» — явно неуместное название среди ее книг по искусству, архитектуре и дизайну. Подняв брошюру с ковра, Шарлотта отправилась на диван и, усевшись, открыла ее почти на середине, на страничке с загнутым уголком. Заложенный уголок отмечал начало главы под названием «Этика умышленной пробежки».

Но ей никак не удавалось сконцентрироваться, поскольку от воплей, с сейсмической силой вибрировавших сквозь стены, те уже начинали потихоньку дрожать, равно как и пол, который буквально ходил ходуном от топота дюжин ног и ора десятков пьяных голосов, воодушевленно завывавших очередную песню из репертуара «Виллидж Пипл»: «Уай-Эм-Си-Эй! Как здорово быть с Уай-Эм-Си-Эй!»

Шарлотта захлопнула книгу, сардонически покачав головой. Очевидно, она была единственным жителем штата Калифорния, который сейчас не праздновал — ну или, по меньшей мере, единственным, кому еще не исполнилось шестидесяти пяти. Для полноты картины ей не хватало только вязаной шали на плечах да семи-восьми кошек, свернувшихся у ног. Да что же со мной, черт возьми, происходит?

Ей совсем не понравился тот образ, который всплыл в ее мыслях, словно в ответ на этот вопрос: мужская фигура — возможно, и не совсем микеланджеловских стандартов, но все же весьма и весьма декоративная, обладающая к тому же парой живых и умных глаз, которым удивительно шло их неизменно насмешливое выражение.

>Нет. Ричард здесь совершенно не при чем. Элизабет продолжала нудеть и пилить ее по этому поводу, упорно надеясь превратить случайную интрижку подруги в нечто большее. Недавно она даже Джейн к этому подключила. Так что нет ничего удивительного в том, что он так быстро пришел ей на ум. А эта бейсбольная книжка стала еще одним напоминанием. Он дал ее Шарлотте в Фениксе, в тот уикенд, который они провели вместе во время игр мирового первенства. «Это одна из моих любимых книг, — объяснил он, — прочитай, а потом мы обсудим».

Ну хорошо, я признаю. Я по нему скучаю. За его легкомысленной циничной болтовней Шарлотта вскоре обнаружила блестящий, многогранный интеллект. Он мог с равной уверенностью и глубиной рассуждать о политике и философии, о спорте и поп-культуре. Им нравились одни и те же фильмы, одни и те же рестораны и даже один и тот же скотч, с тех пор как он пристрастил ее к своим любимым маркам. И более того — он проявил определенный интерес и познания в предмете ее диссертации, что для Шарлотты давно уже стало чем-то вроде лакмусовой бумажки в оценке мужчин.

А в постели?.. С ним Шарлотта впервые смогла свободно быть самой собой, от него ей не нужно было скрывать всю глубину своих сексуальных аппетитов — и в результате она получила такую дозу чувственных наслаждений, что в ретроспективе это казалось почти декадентством. И парадоксальным образом она его за это ненавидела. Вместе они подняли планку так высоко, что в будущем уже ни один мужчина не сможет и отдаленно ей соответствовать.

Через несколько дней после встречи с ним она осознала ошеломительную истину: на свете все-таки существовал человек, которого она смогла бы полюбить. Она всегда была благодарна провидению за свой иммунитет к любви: ей представлялось, будто при рождении она получила прививку от этой заразы, сделанную неким божественным целителем. И, наблюдая, как ее подруги — сильные, умные женщины — одна за другой скатываются к той тяжелой форме умопомешательства, которой любовь награждает свои жертвы, Шарлотта лишь с высокомерным удовлетворением очередной раз поздравляла себя. Теперь же, к своему ужасу, она открыла, что и у нее, как у Ахиллеса, тоже есть свое опасно уязвимое местечко.

Но даже несмотря на эту недавно обнаруженную слабость, Шарлотта точно знала, что не создана для брака, оседлой семейной жизни и всего с нею связанного, к чему так стремилось большинство ее подруг. А если бы это даже было и не так, она искренне жалела ту женщину, которая попыталась бы приручить Ричарда Фитцуильяма.

Элизабет просто не понимала этого. Она передала ей через Джейн, что у Ричарда «есть чувства» к Шарлотте. Что за идиотская фраза! У всех есть чувства. Кроме того, Шарлотта и без того знала, что нравится Ричарду — и, возможно, даже больше, чем это было нужно им обоим. Зачем еще он приглашал ее провести новогодние праздники вместе, в Вашингтоне, да еще и на мероприятии, где будут его родители?

Но «нравиться» и «любить» — не одно и то же. Элизабет в своем нынешнем романтическом угаре просто не видела очевидного. Ричард никогда не сможет любить какую-то одну женщину — в известном смысле он любил всех женщин в равной мере. А самое главное, он неизменно стремился окружить себя максимально возможным количеством любовниц.

Собственная философия Шарлотты, во всяком случае, до нынешнего момента, не слишком отличалась от этого. Все мужчины понемножку. Но она боялась, что теперь, в свете своей недавно обнаруженной и очень опасной слабости, она может постепенно превратиться в жалкое клише: несчастную женщину во власти иллюзий, влюбленную в вечного плейбоя-холостяка. Взять хоть сегодняшнюю ночь. Он-то, небось, не сидит нынче дома один, в обнимку с бутылкой скотча, и не слушает, как другие за стенкой самозабвенно отплясывают под замшелое диско. У него наверняка сейчас с каждого боку по бабе, и еще одна на…

Шарлотта вскочила на ноги и решительно направилась в спальню. Через десять минут она вышла оттуда в своих самых обтягивающих джинсиках, белой шелковой блузочке на бретелях и с любимыми крупными серебряными сережками, которые воинственно раскачивались у нее в ушах. Для отеля «Клифт» было уже поздновато, но она еще вполне успеет присоединиться к вечеринке за соседней дверью. Если необходимо, она даже споет со всеми хором «Мачо Мэна», который скоро неизбежно выйдет на вершину соседского хит-парада. Лучше уж это, чем сидеть дома в одиночестве, упиваясь скотчем и жалостью к себе. Она распахнула входную дверь, вышла на лестничную клетку и… замерла как вкопанная.

У открытой двери квартиры напротив стоял Ричард и беседовал с соседом. Грег, пошатываясь, словно под резкими порывами ветра, крепко держался рукой за косяк.

— Мне казалось, я помню номер ее квартиры, — говорил Ричард, — но когда вошел сюда, то уже не был так уверен.

— Ричард?..

Он обернулся, и его губы тут же искривила фирменная насмешливая ухмылка.

— Впрочем, неважно. Я уже нашел ее. Извините за беспокойство.

— Ничего страшного, — Грег поднял голубой пластиковый стаканчик в неуверенном приветствии. — Можете присоединиться к нам попозже, если будет желание.

Ричард подошел и остановился буквально в нескольких дюймах от нее.

— Ну что же, здравствуй.

— Что ты здесь делаешь?

— Видишь ли, — сказал он, почесывая затылок, — я и сам толком не знаю. — Затем он взглянул на ее входную дверь. — Можно войти?

Она кивнула и провела его в гостиную.

— Хочешь выпить?

— Ты задаешь этот вопрос мне?

— Боюсь, это не вполне соответствует твоим стандартам, — заметила она, протягивая ему бокал скотча. Ее собственный бокал, наполовину пустой, стоял на кофейном столике.

— Ну, ты же знаешь поговорку — нищим выбирать не приходится и все такое, — он принял бокал, но продолжал стоять неподвижно, наблюдая за ней.

— Почему бы тебе не снять пальто и не присесть? — спросила она, глядя на него уже не только с озадаченным интересом, но и со все возрастающим изумлением. Тот Ричард Фитцуильям, которого она знала, не нуждался в разрешении, чтобы почувствовать себя как дома.

— Да, верно. Спасибо, — перекинув пальто через спинку стула, он опустился на диван.

Поколебавшись мгновение, Шарлотта уселась с ним рядом.

Они потягивали скотч, бросая друг на друга быстрые неловкие взгляды. Шарлотта провела рукой по черно-белой хлопковой обивке дивана. Этот диван был самой старинной мебелью в ее квартире и самой любимой. Но похоже, настало время подобрать к нему пару новых подушек — может, на этот раз красного цвета. Или, пожалуй, золотого — будет лучше смотреться с занавесками.

У нее не было ни малейшего представления, почему она выбрала именно этот момент, чтобы заняться мысленной переделкой своего интерьера.

Ричард прочистил горло.

— У меня такое подозрение, что я еще никогда в жизни не вел себя так тихо.

Она могла бы сказать то же и о себе.

— Я и не знала, что на Новый год ты собираешься в наши края.

— Я тоже.

— Не понимаю.

Он провел языком по губам, внимательно изучая свой скотч.

— Так вот что, должно быть, чувствует Уилл временами. Бедолага, — Ричард двумя глотками почти осушил свой бокал и поставил его на столик. — Не далее как в шесть часов вечера я еще сидел в одном из моих любимых местечек в Сохо и готовился загодя начать праздновать наступление Нового года.

— И тут тебя охватило внезапное желание отведать скверной самолетной еды?

— Знаешь, я ведь сейчас стараюсь по мере сил быть серьезным.

Ричард, который старается быть серьезным? Если бы он сейчас выудил из кармана сомбреро и сплясал у нее в гостиной мексиканский танец со шляпами, она изумилась бы меньше.

— Ну хорошо, продолжай.

— Ну вот, я сидел там, оглядывая толпу в поисках подходящих перспектив, и вдруг меня поразила мысль: я и в прошлом году сидел в том же заведении, за тем же самым столиком. Я стал на год старее, но ровным счетом ничего не изменилось.

— У меня сложилось ощущение, что ты вполне доволен собой и своей жизнью. А в этом случае, разве то, что «ровным счетом ничего не изменилось», так уж плохо?

— Мое довольство собой в последнее время не более чем маска. Я все с большей остротой ощущаю, что смертен. Разве не печально, что, если завтра я вдруг умру, самым подходящим местом для моей могилы станет тот столик в Сохо?

— Ага, то есть это у тебя в такой причудливой форме выразилось обострение кризиса среднего возраста? Или ты приехал, чтобы подыскать себе здесь более симпатичное место для гробницы?

— Ты совсем не облегчаешь мне задачу.

— Извини, — но она и в самом не собиралась ему ничего облегчать. Было очевидно, что он пересек страну, охваченный внезапным порывом очередного «новогоднего зарока», под влиянием импульса, которому суждено будет иссякнуть так же быстро, как он и возник.

Ричард уставился в свой бокал, хмурясь так сосредоточенно, словно там на дне имелись чаинки или кофейная гуща, которую он пытался вопрошать. Как и предполагала Шарлотта, из соседней квартиры отчетливо грянул «Мачо Мэн».

— Как можно услышать собственные мысли, когда за стенкой творится такое? — недовольно пробурчал он.

— Ну, считай это своей главной музыкальной темой.

Он уставился на нее на мгновение, после чего расхохотался, закинув голову назад.

— И именно это, леди и джентльмены, и объясняет, почему я здесь.

— Хватит изображать сфинкса, — раздраженно прошипела Шарлотта. — Ты разумный человек, слишком разумный, чтобы просто так, безо всякой причины взять да и вскочить в самолет. И я прекрасно знаю, что ты сделал это не для того, чтобы послушать мои колкости. Поэтому почему бы тебе прямо не рассказать, что, черт возьми, с тобой происходит.

— Что ж, справедливо, — он снова уставился в свой бокал, и смотрел в него так неотрывно и долго, что Шарлотта уже спрашивала себя, не задремал ли он с открытыми глазами. Затем, наконец, он тихо заговорил, все еще не сводя глаз с янтарной жидкости: — Когда в октябре я приехал сюда, это было не из-за того, что я был нужен Уиллу. Я приехал потому, что мне нужно было куда-то сбежать.

— Сбежать? От чего?

— Много от чего. Но последней каплей стало то, что некая девица, с которой я как-то провел вечерок за несколько месяцев до этого, позвонила, чтобы сообщить, что через пару месяцев я стану отцом.

Этого она не ожидала.

— У тебя есть ребенок?

— В конечном итоге выяснилось, что ребенок, слава Богу, все-таки не от меня. Но тогда, в октябре, я этого еще не знал. По срокам все сходилось, и даже если я всегда осторожен, неприятные неожиданности иногда случаются.

— Тогда как же ты можешь быть уверен, что ребенок не твой?

— Это показал анализ ДНК после его рождения.

— С тобой такое случалось раньше?

— Один раз — и тоже оказалось ложной тревогой. Но это было давным-давно, во времена моей впустую растраченной юности.

Чего не скажешь о твоей впустую растраченной зрелости. Но Шарлотта подавила язвительное замечание. Она ведь сама попросила его рассказать, что происходит, и не должна была теперь ставить лишние препоны у него на пути.

— Но последний случай, — продолжал он, — заставил меня задуматься о рождении и смерти, и о том, что, дьявол побери, я вообще делаю со своей жизнью. Я, взрослый мужик тридцати пяти лет, веду себя, словно второкурсник в Йеле, который просыпает утренние занятия, потому что накануне сильно загулял.

— Чуток недостойно.

Он коротко фыркнул.

— Не говоря уж о том, что смертельно скучно. Когда на протяжении полутора десятков лет трахаешь девиц, которым чуть за двадцать, главная проблема заключается в том, что ты становишься старше, а они нет. У тебя за это время появляется легкая проседь и пара-тройка морщин, и ты начинаешь чувствовать себя кем-то вроде их пожилого дядюшки Эрни.

Она хихикнула.

— Сомневаюсь, что они воспринимают тебя именно так.

— Возможно и нет. Но кроме морщин с возрастом ты приобретаешь и жизненный опыт. И, может быть, даже кроху-другую мудрости, если обращаешь внимание на то, что творится вокруг. А молоденькие девушки — они еще и близко к этому не подошли. Иногда я почти желал принести обет целомудрия в обмен на вечер умной и содержательной взрослой беседы, — он хмыкнул. — Почти.

— И ты надеялся, что в Сан-Франциско тебе удастся сочетать и то и другое?

— Я решил, что мне пора бросить свои старые привычки и обрести какие-то новые, и что временная смена обстановки могла бы этому помочь. И поэтому я увязался с Уиллом и Соней.

Шарлотта попыталась припомнить, что Элизабет тогда о нем рассказывала.

— Поначалу ты ведь в основном проводил время с Джейн, так?

— Верно. Как будто после дюжин Бритни Спирс я встретил Грейс Келли. Что самое замечательное в Джейн, — несмотря на то что она именно такая правильная пай-девочка, какой кажется, — с ней совсем не скучно. Сразу было ясно, что в качестве любовников мы друг другу абсолютно не подходим: я всегда предпочитал женщин с чертовщинкой, с этакой полноразмерной озорной и грешной жилкой, ну а Джейн тогда и вовсе сохла по Чарлику. Но как друзья мы странным образом оказались вполне совместимы и даже нужны друг другу. Мы с ней говорили, говорили и говорили, и… — он поморщился в гримасе. — Это прозвучит, как строчка из очень дурных стихов, но я все же скажу: она словно вытянула часть яда из моей души.

Шарлотта подавила сардонические смешки, которыми в обычной ситуации непременно прокомментировала бы это заявление.

— Ты рассказал ей о ситуации с отцовством?

— Ага. И она дала мне несколько очень дельных советов — и как друг, и как адвокат. Кстати, Уилл ничего не знает об этом перепуге с ребенком, и я предпочел бы сохранить тайну. Единственные два человека, кому я об этом рассказал — Джейн и мой отец.

— Хорошо. На моих устах — глухая герметичная печать.

— И вот как-то вечером мы пошли послушать, как поет Лиззи со своей джаз-группой. До этого и Лиззи, и Джейн рассказывали о мне о женщине, с которой очень хотели меня познакомить. Я ненавижу свидания вслепую и обычно отказываюсь в них участвовать, но на этот раз я решил: какого черта. Строго говоря, это не было свиданием. Мы собирались провести время в компании, и если бы мне эта женщина не понравилась, я мог бы ее проигнорировать и спокойно общаться с Джейн, Уиллом и Соней. Но потом я ее встретил.

— И тебе понравился размер ее грешной жилки?

Он окинул ее с ног до головы оценивающим взглядом, словно изучая мраморную статую… или фото на развороте «Плейбоя».

— О да. В ней абсолютно все было самых правильных размеров.

Она не смогла сдержать улыбку.

— Ты и сам весьма пропорционально сложен.

— С самого начала я почувствовал, что в тебе есть нечто особенное. Я редко встречаю женщин, которые способны на должном уровне поддерживать словесную игру. Но в твоем случае вопрос стоял так: смогу ли я соответствовать той планке, которую задала ты. Ты возвела словесную игру в ранг искусства, что лишь удваивало ее эффект как прелюдии. К тому моменту, как мы ушли в тот вечер из ресторана, ты уже настолько меня завела, что… впрочем, я так полагаю, ты и сама помнишь.

Она помнила. Они едва успели закрыть за собой двери пентхауса, как тут же набросились друг на друга, словно пара бешеных волков.

— И за этим последовала ночь самого потрясающего секса, который у меня когда-либо был.

Яркий образ вдруг вспыхнул у нее в мозгу — настолько живой и осязаемый, что все внутренности свело при одном воспоминании. Он склонился над нею, взмокший от пота, тяжело дыша, опираясь на руки, уже дрожавшие от изнеможения, пока она, распростертая внизу, исступленно тянулась к нему навстречу. Казалось, они не способны остановиться, вновь и вновь бросаясь очертя голову в этот знобкий и жаркий водоворот в поисках единственно возможного выхода из охватившего их пламенного безумия.

— Затем, во время нашей второй и третьей ночи, я заметил кое-что странное. Обычно я не любитель трепаться в постели. Как только я кончаю, то готов либо заснуть, либо встать, одеться и ехать домой. Но мы с тобой много и долго говорили — не столько во время, разумеется, сколько до, и после, и между. И разговоры эти были почти так же хороши, как и секс. Или, может, это память меня подводит?

— Нет, не подводит, — она встретилась с его пристальным, пытливым взглядом, но быстро отвела глаза в сторону. — И то, и другое было одинаково здорово. — Черт бы его побрал.

— Тогда почему мы по-прежнему этим не занимаемся? — он залпом допил остаток скотча. — Тот наш уикенд в Фениксе — я в жизни не проводил время лучше.

Она громко вздохнула.

— Я тоже.

Его испытующий взгляд стал еще более интенсивным.

— Ну хорошо, тогда я должен признать, что эта логика мне неподвластна и сильно озадачивает. Мы отлично ладим друг с другом, нам всегда есть о чем поговорить и секс у нас просто улетный. Поэтому совершенно очевидно: лучшее, что можно сделать в данной ситуации — держаться друг от друга как можно дальше.

— Ты преподносишь это так, словно я избегаю тебя, прячась в коридоре на переменках. Мы с тобой живем на противоположных концах континента. Естественно, что мы видимся не так часто.

— Но ты в последнее время уклоняешься от моих телефонных звонков и отказалась поехать со мной в Вашингтон.

— Ну, это потому, что…

Он с резким стуком поставил свой бокал на столик.

— Черт возьми, Шарли, я скучаю по тебе. Сегодня вечером в том баре я вдруг понял, что это твое лицо я ищу в толпе. И тогда я бросил все и сел в самолет. Так что не скармливай мне очередную порцию избитых отговорок.

Шарлотта никогда прежде не видела его таким взволнованным; он явно боролся с собой и со своими эмоциями, пытаясь сохранить самообладание. Какое-то время он молча и неотрывно смотрел на нее; грудь его вздымалась и опадала от частого дыхания, а жилы на шее заметно напряглись и проступили отчетливым рельефом. Затем, издав короткий нечленораздельный звук, он встал и пересек комнату, чтобы налить себе еще одну порцию скотча. Вернувшись на диван, Ричард выглядел уже спокойнее, словно этот круг по комнате помог ему избавиться от напряжения.

— Что, собственно, ты пытаешься мне сказать? — спросила она тщательно взвешенным тоном.

— Не знаю. Я никогда этого раньше не говорил.

— Ну так импровизируй.

— Хорошо. Тогда я, пожалуй, начну с того, о чем я не говорю. Пункт первый — я не говорю, что люблю тебя. Вполне возможно, впрочем, что люблю — во всяком случае, так считают и Лиззи, и моя матушка. Но я никогда не говорил женщине этих слов, и не собираюсь их произносить, пока не буду чертовски уверен, что все признаки и факты налицо.

— Стало быть, не декларация любви. Этот пункт ясен, — она и не ожидала ничего в этом роде. На самом деле любая подобная декларация из уст Ричарда была бы воспринята ею с глубочайшим скептицизмом.

— Я также не приношу тебе обета вечной верности. Я вообще не уверен, что когда-либо буду способен дать подобное обещание кому бы то ни было.

— Понято. Я тоже не уверена, что могла бы дать такое обещание, — хотя она сильно подозревала, что могла бы — этому конкретному мужчине.

— Я хочу сказать следующее. Нам хорошо вместе. Настолько хорошо, что это почти пугает.

Она неохотно кивнула.

— Все равно что смотреться в зеркало.

— Точно так, — он обхватил ее рукой за плечи. — Послушай, Шарли, когда ты стала отталкивать меня, я поначалу решил, что ты права. С одной стороны, очевидно, что отношения между нами должны были подняться над уровнем обычной мимолетной интрижки. То, что у нас было, было слишком хорошо, чтобы мы сумели сразу же после этого окончательно разбежаться. Но что у нас могло из всего этого получиться, если быть реалистами? Ни у одного из нас нет ни малейшей склонности к построению долгих и серьезных отношений, а союз двух лузеров в этом смысле обречен с самого начала.

Она ничего не ответила. Он очень четко и кратко изложил все ее мысли по этому поводу, и ей нечего было добавить. Но сейчас, когда она ощущала рядом тепло его тела и смотрела на сильную мускулистую руку, легко обнимающую ее плечи, в ее сердце закралось сомнение. Возможно, он стоил того, чтобы рискнуть.

— Итак, я вернулся к своей прежней жизни, — его улыбка была виноватой, почти грустной. — Но оказалось, что я из нее вырос, и все по твоей вине. Мне нужна именно ты. Не знаю, буду ли я чувствовать это всегда, но абсолютно уверен, что даже еще и не скользнул по поверхности того, чего хочу от тебя.

Шарлотта кивнула, еле заметно качнув головой. Он вновь словно озвучил мысли, что вертелись у нее в голове.

— То есть вот о чем я говорю. Если ты получишь то место в Колумбийском университете, соглашайся и переезжай в Нью-Йорк. Тогда мы с тобой сможем вдоволь скользить по поверхности и даже проникать вглубь так часто, как захотим.

— Ты говоришь о том, чтобы жить вместе? — она не была даже отдаленно готова к обязательствам подобного рода.

— Нет, — он решительно покачал головой. — Ты будешь жить у себя, я — у себя, и мы будем встречаться, когда захотим. Никаких обещаний, обязательств, ограничений. Если ты захочешь поразвлечься с каким-нибудь коллегой-профессором — одним из тех парней, у которых больше растительности на лице, чем на голове, которые носят брюки фирмы «Докерс» и очки в круглой оправе — ради Бога. Я не захочу выслушивать репортаж с места событий, но и не буду пытаться остановить тебя.

— А если у тебя вновь пробудится тяга к двадцатидвухлетней плоти? — сомневаться в этом не приходилось.

— Ну, тогда я, возможно, подцеплю себе на пару ночей какую-нибудь студенточку или двух. Но не волнуйся, я ограничусь теми, кто еще не окончил колледж. И обычно я тусуюсь в центре города, так что встречаюсь, как правило, с девушками из Нью-Йоркского университета, а не из Колумбийского.

— Как это обнадеживает, однако, — она безжалостно подавила не слишком приятные образы, которые пробудили в ней его слова. Но, с другой стороны, скажи он что-нибудь другое, она ему и не поверила бы. — А если вместо это мне предложат место в Южно-Калифорнийском университете в Лос-Анджелесе?

Он пожал плечами.

— Я родился в Калифорнии. Не думаю, что небольшой переизбыток солнечного света убьет меня.

— Погоди минутку, — ее мозг с такой резкостью переключился на заднюю передачу, что в легких почти не осталось воздуха. — Ты что, хочешь сказать, что готов переехать в Лос-Анджелес ради того, чтобы быть со мной?

— Расслабься, — он широко усмехнулся ей. — Тебе не придется нести за меня никакой ответственности. Тот же уговор, что и для Нью-Йорка: отдельные квартиры, ноль взаимных обязательств.

— А как ты собираешься работать на Уильяма, если будешь жить в Лос-Анджелесе?

— Ну, для этого существуют самолеты и телефоны. Да и, возможно, ты слышала про такое изумительное изобретение, как интернет, — он фыркнул. — Хотя, с другой стороны, Уилл едва ли о нем слышал, поэтому забудь, что я упомянул об этом.

— У меня еще назначено собеседование в Стэнфорде.

Он снова небрежно пожал плечами.

— Мне подходит. Сан-Франциско — мой родной город.

Его готовность переехать ради того, чтобы быть с ней, больше чего-либо другого убедила Шарлотту в его серьезности и искренности.

— Я очень скучала по тебе, — тихо произнесла она.

— Это можно понимать как «да»?

Шарлотта сделала глубокий вдох. Возможно, она сейчас совершала самую большую ошибку в своей жизни, но последние стены ее сопротивления уже, похоже, безвозвратно рухнули.

— Я пока не очень понимаю, на что я, собственно, соглашаюсь, но… да.

Ричард расцвел самой теплой улыбкой, какую Шарлотте когда-либо доводилось видеть на его лице.

— Вот и умница, моя девочка, — он склонился к ней и поцеловал. Это ни в коей мере не был их первый поцелуй, но он был первым, который она могла бы назвать нежным и ласковым. Затем он отстранился и внимательно посмотрел ей в глаза, словно искал в них подтверждение того, что ей это понравилось. Этот намек на неуверенность, исходивший от Ричарда Фитцуильяма, чье фото, должно быть, печатали в словарях в качестве определения понятий «самодовольный, дерзкий, нахальный» очаровал и растрогал ее куда больше, чем следовало бы. Да, да, я могла бы научиться любить его. Помоги мне, Боже.

Он покрепче обнял ее рукой за плечи и притянул к себе. Она была слишком высокой, чтобы склонить голову ему на плечо, как это иногда делали на ее глазах Элизабет и другие подружки, когда сидели рядом со своими… парнями? Нам нужно будет договориться о каком-нибудь другом термине. Вместо этого она положила руку ему на бедро.

— А как ты догадался, что сегодня вечером я буду дома? — спросила она.

— Этого я не знал. Сначала я поехал в отель «Клифт». Лиззи упоминала о том, что ребята играют там на новогоднем вечере, и я подумал, что ты наверняка будешь там. Но Джейн сказала, что не видела тебя сегодня. Она предложила позвонить и выяснить, где ты находишься, но я побоялся, что ты можешь исчезнуть, если узнаешь, что я направляюсь в твою сторону. Я приготовился уже стать лагерем у твоих дверей, если необходимо. Ну, если бы не нашел способа справиться с дверным замком, разумеется, — его глаза озорно блеснули над кривой ухмылкой.

— А если бы я вернулась домой не одна, а с мужчиной?

— Ну, к счастью, этого не произошло, поскольку сегодня ночью я не в настроении делиться, — он широко осклабился. — Думаю, мне пришлось бы избить его в кровь, чтобы произвести на тебя впечатление своей мужественностью.

Уровень шума за соседней дверью потихоньку пошел на убыль, хотя из-за стенки по-прежнему доносились звуки музыки — сейчас ретроспективу «Виллидж Пипл» продолжала песня «На флоте». Шарлотта зевнула, внезапно почувствовав, что поздний час начал брать свое.

>— Ты захватил с собой какие-нибудь вещи? — спросила она, поднимаясь на ноги.

— У меня не было времени на то, чтобы съездить домой и собраться, — он тоже встал.

— Скорее всего, у меня найдется для тебя лишняя зубная щетка и пригодная бритва. Но вот с одеждой, боюсь, помочь ничем не смогу.

— А мне одежда и не понадобится — во всяком случае, на ближайшие день-два, — его руки сомкнулись вокруг ее талии, и он привлек ее к себе в сильном и крепком объятии, в котором она вдруг почувствовала себя до изумления надежно и хорошо. — С тех пор как я здесь появился, мы только и делали, что говорили. И хотя я, помнится, признал, что разговоры наши почти так же великолепны, как и секс, но пора уже перейти к тому, что получается у нас лучше всего.

Он прижал ее к себе еще теснее, так, что их тела слились воедино от макушек до кончиков пальцев ног. Щекотный озноб пробежал вверх по ее позвоночнику, когда она ощутила, как ее захлестывают исходящие от него волны неукротимой мужской силы, которую он явно едва удерживал под контролем… до поры до времени.

— Ты прав, — произнесла она охрипшим голосом, больше всего напоминающим негромкое рычание тигрицы, — мы уже достаточно наговорили на одну ночь. — И, не тратя больше слов, она взяла его за руку и отвела в свою спальню, захлопнув за ними дверь.

------
* — Я украла этот обмен репликами («скажи когда») у Мишель Вэл Джин, которая писала сценарий к сериалу «General Hospital» («Центральная больница») в 1990-е годы. Он настолько идеально подошел к этой сцене, что я не смогла устоять перед искушением.

 

Рояль