Нежданная песня

Глава 55

 

Starry sky — Эй, ты у меня там, часом, не задремала? — Уильям покосился на Элизабет, голова которой покоилась на откинутом назад пассажирском сиденье рядом с ним. За последние несколько минут он не слышал от нее ни звука.

— Нет, я просто любуюсь на звезды. Такое небо мне доводилось видеть только на озере Тахо.

— Да, я понимаю, — островитяне называли малонаселенный район, где располагался Пемберли, Новой Шотландией — из-за топографической схожести. В ясные ночи с вершин пустынных холмов звездное небо казалось бездонным — чернильно-черный простор, сплошь усеянный сияющими алмазными осколками света.

Он съехал с шоссе на обочину и остановил машину, откидываясь на сиденье, чтобы насладиться этим неземным зрелищем. Ему нравилось гулять или бегать на свежем воздухе в любом окружении, но в Пемберли красота природы действовала на него по-особенному умиротворяюще. Здесь он, казалось, мог слышать музыку планеты — гуляя ли по саду, стоя ли на пляже, созерцая ли в благоговейном молчании звездное небо. Он потянулся, чтобы взять Элизабет за руку, чувствуя, как удовольствие от единения с природой возрастает в сотни раз от того, что он может разделить его с ней.

— Спасибо тебе за то, что согласился остаться на ужин, — сказала она, переплетя его пальцы со своими. — Тете Мэдди и дяде Эдварду это было очень приятно — и мне тоже.

— Мне и самому это доставило удовольствие, — ответил он, с удивлением обнаружив, что это действительно так. Вторая половина дня, проведенная так страстно и беззаботно, привела его в крайне благодушное расположение духа, и к тому же он рассудил, что внимание, оказанное Гардинерам, может принести свои дивиденды в плане расположения к себе семьи Элизабет. А кроме того, Эдвард и Мэдлин оказались очень приятной компанией — ну, или, во всяком случае, стали таковой после получаса изначальной неловкости. — Я только не понял, что случилось с твоим дядей? Мне показалось, что сперва он был на меня за что-то сердит.

— Да, так и было. Мне нужно было тебя предупредить, но я совершенно забыла.

— А за что? Он смотрел на меня так, словно подозревал, что я стащил у него бумажник.

— Не бумажник, — с тихим смешком сказала она, — а честь его племянницы. Сегодня утром меня засекли, когда я пыталась по-тихому проскользнуть в свой номер.

— Понятно. Что ж, это объясняет, почему он так набычился, когда я первый раз закинул руку на спинку твоего стула.

— Извини. Я так и поняла, что его поведение заставило тебя чувствовать себя неловко.

— Да нет, все в порядке. Я могу понять, что его расстроило.

— Ну, а я не могу. Почему никто до сих пор не может усвоить, что я давно уже не нуждаюсь в сторожах и надсмотрщиках? — она с шумом выдохнула, все еще не отрывая взгляда от небосвода у них над головами. — Но должна признать, что в каком-то смысле это очень мило с его стороны. Он всегда относился ко мне и Джейн как к родным детям. Дело в том, что он очень строгий и требовательный отец и привык опекать своих дочерей.

— И именно поэтому я его прекрасно понимаю. Я с ужасом жду того дня, когда молодые люди начнут охотиться за Джорджи. Слава Богу, пока этот день еще не наступил.

— А ты в этом уверен? Я понимаю, что она тиха и застенчива, но меня не удивило бы, если…

— Нет. Она мне сказала бы.

Элизабет кашлянула.

— Ох, я тебя умоляю. Ты всерьез полагаешь, что твоя пятнадцатилетняя сестра станет поверять тебе — или любому другому взрослому — девичьи секреты о своей первой влюбленности или о своем парне? Ах, ну да, конечно, как глупо с моей стороны. Ведь она — Дарси, а для Дарси так типично делиться с другими своими самыми сокровенными мыслями.

— Джорджи всегда предельно откровенна со мной, — Уильям плотно сжал губы. Элизабет просто не понимает, насколько доверительные отношения связывают их с сестрой.

— Разумеется, когда ей было лет шесть или семь, и ей хотелось, чтобы Санта подарил ей пони, — язвительно отозвалась Элизабет. — Но теперь она постепенно превращается в молодую женщину. И я тебя уверяю: сейчас с ней происходит много всего такого, о чем она тебе не говорит.

Pemberley Они уже не первый раз препирались по этому поводу, и Уильям плотно стиснул челюсти, ощущая, как шею начинают пощипывать иголки легкого раздражения. Он снова выпрямился в кресле и под мягкий шелест гравия под колесами вырулил машину обратно на шоссе. Остаток пути до Пемберли они проехали в неловком молчании, поскольку никому из них не хотелось омрачать размолвкой так идеально прошедший день. Наконец Уильям с облегчением свернул на обсаженную высокими деревьями аллею, в конце которой, словно маяк на своем одиноком скалистом утесе, призывно сиял огнями его дом.

Уильям едва успел вытащить из багажника чемодан Элизабет, как входная дверь дома распахнулась и на ступеньках, залитых ярким светом, показалась высокая, массивная женская фигура.

— Добрый вечер, мистер Дарси, — голос, произнесший эти слова с характерной приятной напевностью уроженцев Карибских островов, был теплым и звучным.

Он первым прошел в дом со своей ношей и затем обернулся к Элизабет:

— Я так понимаю, ты уже знакома с миссис Шеферд?

— Конечно, — ответила Элизабет, тепло улыбнувшись экономке. — Сегодня утром, пока ты спал, она угостила меня потрясающим завтраком.

Миссис Шеферд просияла.

— Какую очаровательную девушку вы себе тут нашли, мистер Дарси. Могу ли я подать вам что-нибудь? Может быть, десерт или кофе?

— Нет, благодарю вас, можете идти. Мы позовем вас утром, когда будем готовы к завтраку.

— Тохда я ищезла, — миссис Шеферд подмигнула Элизабет. — Добрночи, мистер Дарси, мисс Элизабет.

Уильям подождал, пока миссис Шеферд не удалилась на кухню, и тихо проговорил:

— Последнюю фразу она произнесла на байском диалекте. Здесь часто используют в речи местный сленг. Она никогда бы не позволила себе такого, если бы здесь была Ба. Ба считает местный говор — цитирую — «вульгарным и чрезмерно панибратским».

— Ну а мне, наоборот, нравится, — парировала Элизабет. — Я уже слышала кое-какие сленговые выражения, которые тут используются, и спросила о них у миссис Шеферд за завтраком, и она даже научила меня паре фраз. Она сказала, что мне, пожалуй, не стоит пытаться их употреблять, но не знаю, смогу ли я удержаться от искушения ввернуть в какое-нибудь предложение «шерсть-на-носу».

Уильям хихикнул. «Шерсть-на-носу» было местным колоритным восклицанием, выражающим изумление. Он подхватил чемодан Элизабет и первым направился вверх по лестнице.

— Так вот почему она тебе подмигивала? Потому что продолжала обучать тебя байскому сленгу?

— Угу. Она очень милая женщина, а за ее бельгийские вафли с кокосовым сиропом можно продать черту душу.

Уильям улыбнулся про себя, уже не первый раз поражаясь удивительной способности Элизабет немедленно завоевывать самое искреннее расположение и преданность его прислуги.

Поднявшись в спальню, он с глухим стуком уронил на пол ее чемодан.

— Он у тебя что, свинцом окован? — спросил он, сжимая и разжимая пальцы, чтобы воостановить кровообращение.

— Я захватила с собой одежду с учетом двух поездок — сюда и еще в Нью-Йорк, просто на всякий случай, — Элизабет подошла к балконным дверям. Они были полуоткрыты, и прозрачные белые занавески по обе стороны мягко колыхались от океанского бриза. — Не подумай, что я хочу сменить тему, — сказала она, — но мистер и миссис Шеферд, казалось, приняли как должное, когда я сегодня утром вдруг материализовалась на кухне. Очевидно, кормить завтраком незнакомых женщин и потом подвозить их до дому — самое обычное для них дело.

Он вздохнул. Только им удалось избежать размолвки по поводу Джорджи, и вот опять впереди замаячил красный флажок. Он подступил к ней сзади и обхватил ладонями за плечи.

— Это из-за Ричарда. Когда он приезжает, обычно останавливается в одном из гостевых домиков и крайне редко ночует в одиночестве.

Она повернулась к нему лицом.

— Но ведь Ричарда сейчас здесь нет, а они все равно совсем не удивились, увидев меня.

Растущее раздражение Уильяма улетучилось, когда его сердце услышало незаданный ею вопрос.

— Лиззи, — мягко произнес он, убирая локон с ее лица, — я сказал тебе несколько недель назад, что ты — единственная женщина, которая когда-либо спала в какой-либо моей постели… и это включает Пемберли.

— Я помню. Но ведь ты был тогда так мил, что, должно быть, просто решил поддержать меня, зная о моей неуверенности в себе, и ты, конечно же, понимал, что именно это мне и нужно было услышать, чтобы успокоиться и почувствовать себя комфортно, — она вздохнула и покачала головой. — Я веду себя просто глупо. Твои прошлые связи… они остались там, в прошлом, — она отстранилась от него прежде, чем он успел сообразить, как лучше ответить, и улыбнулась ему неловкой, натянутой улыбкой. — Мне нужно распаковать вещи. Я прямо слышу, как они мнутся, лежа в чемодане.

Он поймал ее за руку, удерживая от дальнейшего отступления.

— Я говорил это не только ради того, чтобы тебя подбодрить. Я говорил правду. Ты, похоже, до сих пор еще думаешь, что до встречи с тобой я был кем-то вроде Дон Жуана. Некой чуть более принципиальной версией Ричарда, быть может.

— Я так не думаю. И я не говорю, что ты вел себя как-то недостойно или плохо. Но ведь совершенно очевидно, что у тебя был миллион возможностей, и… ну, словом… у тебя ведь довольно активное либидо. Из тебя вышел бы плохой монах, — она плотно сжала губы, на которых мелькнуло легкое подобие улыбки, которая, впрочем, тут же угасла. — Я знаю, что это глупо и иррационально, но мне ненавистна сама мысль о другой женщине в твоих объятиях.

— Ты, значит, так до сих пор и не поняла, да? — Он вновь обнял ладонями ее плечи, легонько проводя по нежной шее подушечками больших пальцев.

— Что именно? — Она положила руки ему на грудь.

— Что раньше я никогда и ни с кем не испытывал ничего подобного — я имею в виду, такого, как у нас, — он склонился к ней и чуть провел губами по ее полураскрытым губам. — Мое либидо просто зашкаливает, когда я рядом с тобой. Меня и самого иногда пугает, как сильно я хочу тебя. О моем прошлом опыте совершенно нельзя судить по тому, как я веду себя с тобой. Ибо никаким прошлым опытом не объяснить, почему каждый раз, когда я оказываюсь в радиусе мили от тебя, я превращаюсь в тяжко дышащее, истекающее слюной животное.

Их тихий смех разрядил напряжение, витавшее в комнате. Она обвила его руками за шею и, все еще улыбаясь, приподнялась на цыпочки, чтобы поцеловать.

— За сегодняшний день я тоже не раз сама себе удивлялась — тому, что никак не могу от тебя оторваться.

Усмехнувшись, он покрепче обнял ее:

— Ты не услышишь от меня жалоб по этому поводу, — он вновь склонил к ней голову, и на сей раз их поцелуй длился дольше. Затем он подвел ее к кровати, усадил на краешек и взял обе ее руки в свои. — Cara, прошу тебя, поверь мне. У меня и близко не было стольких женщин, сколько ты себе, кажется, навоображала.

— Я знаю, правда, честное слово. Я же сказала, что с моей стороны это глупо и совершенно иррационально.

— Но, мне кажется, я понимаю, — он поднял руку и прикоснулся ладонью к ее прохладной нежной щечке. — Если бы ты мне сказала, что до меня у тебя была дюжина любовников, я бы ответил, что все в порядке — что для меня это ничего не значит, и что мне нет никакого дела до твоего прошлого, если отныне я буду единственным мужчиной в твоей жизни. Но на самом деле мне захотелось бы убить их всех до единого, — он умолк и покачал головой. — Нет, вообще-то и этого было бы мало. Мне захотелось бы вернуться в прошлое и стереть их всех из существования. Я хочу быть единственным мужчиной, который когда-либо предъявлял права на любую частицу тебя — на твое тело, твое сердце, и особенно — на твою душу.

Она притянула к себе его голову и поцеловала с неожиданной силой и страстью. Когда она оторвалась от него, он увидел, что той же страстью загорелись и ее глаза.

— Как ты можешь быть иногда таким косноязычным, а потом вдруг взять да и сказать что-то настолько потрясающее? Ты сейчас описал именно то, что я чувствую. Мне невыносимо представлять, как ты называешь другую женщину «cara», или выкрикиваешь ее имя с той молящей ноткой, которая появляется в твоем голосе, когда ты находишься на грани… — она прикусила губу. — Или лепечешь: «Я люблю тебя» и засыпаешь, положив голову ей на плечо.

Он поднес ее руку к губам.

— Ничего из этого я не делал ни с одной другой женщиной. Да, иногда мое тело нуждалось в сексе, — ну или по меньшей мере хотело его — но и только. Ты — первая и единственная, кому удалось разжечь во мне настоящий огонь. И это случается со мной каждый раз, стоит тебе лишь коснуться меня — а иногда все, что тебе нужно для этого сделать — это взглянуть на меня, и я уже весь охвачен пламенем.

Они вновь поцеловались, вместе откидываясь назад, на постель.

Пощекотав ей шею, он глубоко вдохнул, вбирая в себя ее запах и ощущая, как обволакивает его волнующий, дразнящий аромат жасмина.

Она тем временем медленно расстегивала его рубашку, улыбаясь ему дерзкой, провоцирующей улыбкой.

— Что, мне уже пора бежать за огнетушителем? — промурлыкала она.

— Я, пожалуй, рискну обойтись без него, — он склонил к ней голову и прильнул губами к ее губам, с радостной готовностью устремляясь навстречу охватившему их огню.

divider

…Он бежал, он все еще бежал. Легкие уже горели от нехватки воздуха, и пот градом катился с усталого тела. Но он не мог замедлить бег, не мог остановиться. Не мог, пока не найдет это, пока не ухватит понадежнее, чтобы больше не потерять.

Оно было где-то поблизости — он мог слышать его неземное, божественное пение, которое дразнило его, подгоняло, подстегивало, — но окружающий мир тонул в плотном тумане, и воздух был пропитан густой, вязкой влагой. Наконец он увидел его слабый проблеск в тумане, обрамленный мерцающим ореолом света, и с торжествующим криком устремился к нему, протягивая руку… Но оно проскользнуло между его пальцам, зыбкое и тонкое, как паутинка, и его ангельский голос пронзил ему сердце, ибо оно уплывало все дальше и дальше, пока не скрылось в тумане.

Если бы только он мог бежать хотя бы немного быстрее… Он с трудом заставлял свое тело продираться сквозь плотный туман, по-прежнему стремясь достичь его, стремясь уловить ускользающий голос. Но вместо этого споткнулся и, задыхаясь, упал на колени. Прекрасная песня растаяла вдали, оставив его в полном одиночестве и отчаянии посреди безотрадного, пустынного пейзажа.

divider

Элизабет проснулась от отдаленного грохота океана, смешанного со звучными аккордами рояля. Она сонно потянулась и перекатилась на бок, стремясь прижаться к Уильяму, но под рукой у нее оказались лишь прохладные простыни и пустая подушка. Она поморгала и прищурилась сквозь тьму, пытаясь разглядеть время на прикроватных часах. Было начало пятого. Уильям рассказывал ей и о том, что у него случались приступы бессонницы, и о своей привычке спасаться от них при помощи фортепьяно, но он также говорил, что это обычно происходило с ним в периоды душевной тревоги или глубокой печали. А тот Уильям Дарси, который несколько часов назад погрузился в изнеможенный, расслабленный сон в ее объятиях, казался таким умиротворенным и счастливым, каким ей редко доводилось его видеть.

Элизабет пошарила в чемодане, отыскала свою атласную ночную сорочку и накинула на себя. Несколько ступенек довольно громко скрипнули у нее под ногами, пока она спускалась на первый этаж, но музыка не прекратилась. Маленькая латунная лампа на столике в прихожей тускло освещала ей путь. Оказавшись внизу, она пошла на звук рояля*, пытаясь вспомнить, в какой именно комнате стоял инструмент.

Уильям так пока и не устроил ей официальную экскурсию по дому. В ее первый визит сюда он стремительно затащил ее прямо в спальню; сегодня вечером их маршрут, хоть и непреднамеренно, оказался таким же. Но утром, до завтрака, она успела самостоятельно прогуляться по комнатам первого этажа, и ей сразу же стало ясно, почему у Уильяма существовала такая глубокая связь с этим старинным зданием.

Величественный и элегантный, Пемберли в то же время вовсе не был тем внушительным монументом фамильной гордости семейства Дарси, каким она ожидала его увидеть. Комнаты были светлыми и просторными, с высокими потолками и огромным количеством окон, из которых открывались чудесные виды на лужайку перед усадьбой, на раскинувшися за ней роскошный тропический сад, а следом — на океан, простиравшийся до самого горизонта. Архитектор везде, где возможно, использовал плавные, загругленные линии, начиная с овальной прихожей и заканчивая неизменными арками, венчавшими все дверные и оконные проемы, обрамленные тщательно отполированным деревом. В результате дом в целом производил впечатление изящества и безмятежного спокойствия, и при этом в нем с какой-то особенной силой ощущалась история.

Без сомнения, за более чем 200 лет, прошедшие с момента его постройки, в доме производились значительные изменения, но массивные деревянные полы, испещренные бесчисленными чуть заметными выбоинами и трещинками, казалось, хранили миллионы оставленных на них следов — безмолвное доказательство того, что здесь прошла жизнь многих поколений. Убранство дома, хоть и безусловно богатое и безупречно элегантное, свидетельствовало о том, что его выбирали не только для стиля, но и для удобства и уюта. Словом, это был именно дом — место, предназначенное для того, чтобы в нем жить, — а не бастион показного, хвастливого великолепия, как Розингс, на который лучше всего было смотреть сквозь дымчатые очки, чтобы, не дай Бог, не ослепнуть.

Она нашла Уильяма в гостиной в одной из боковых частей дома. Он сидел за роялем, чуть подавшись вперед, и каждая линия его тела говорила о полном погружении в музыку. Единственным освещением служили слабые лунные лучи, проникавшие сквозь огромные окна, но руки Уильяма знали клавиатуру настолько интимно, что свет был абсолютно лишним. Элизабет затрепетала при мысли о том, как изысканно и чутко эти пальцы умели играть в темноте и на ее теле, какими уверенными и в то же время невероятно нежными были касания этих рук.

Он закончил играть прелюдию Рахманинова, но его пальцы все еще легко покоились на клавишах, пока финальный аккорд медленно уплывал в темноту. Она попыталась было заговорить, но не смогла, не осмелившись прервать его почти осязаемую сосредоточенность. Вместо этого она сделала осторожный шаг в его сторону. Но прежде, чем она успела подойти ближе, он вновь заиграл. Нежная, задумчивая мелодия** заполнила комнату, обволакивая ее сердце податливой и в то же время неразбиваемой цепью. Полностью покоренная, она сделала еще один шаг вперед, стремясь притронуться к нему.

Внезапно музыка взорвалась стремительным потоком ошеломительной, взвинченной страсти, как будто Уильям вскричал от пронзительной боли, и она замерла на месте. Но буря эмоций вскоре иссякла, уступая место мирному, плавному звучанию начальной темы, теперь проникнутой легким сожалением и печалью. Так музыка и продолжалась, чередуя задумчивую безмятежность с душевным страданием, спокойную интроспекцию с безумным, отчаянным неистовством. Наконец, пьеса окончилась на ноте тихой боли, которая, казалось, сгустила воздух вокруг Элизабет и наполнила ее глаза слезами сопереживания.

Уильям вздрогнул, когда она притронулась к его плечу: очевидно, он не услышал ни ее шагов, ни голоса, когда она тихо окликнула его по имени. Она не могла толком разглядеть выражения его лица, но даже в темноте чувствовала напряжение, сквозившее в позе его плеч и шеи и залегавшее морщинами вокруг глаз.

— Я проснулась, а тебя рядом не было, — мягко произнесла она. — А потом я услышала, как ты играешь.

— Извини, — медленно произнес он бесцветным, лишенным выражения голосом. — Я не хотел тебя будить.

— Что случилось, Уильям?

Он поднялся на ноги, затянул потуже пояс шелкового халата и включил маленькую лампу на рояле.

— Ничего. Я проснулся и не мог снова заснуть, поэтому спустился сюда.

— Если ничего не случилось, то тогда почему ты играешь такие бурные, тревожные пьесы?

— Я думаю включить их в следующем месяце в свой концерт, — он скрестил руки на груди. — Не стоит судить о моем эмоциональном состоянии по тем музыкальным произведениям, которые я выбираю — эти две вещи между собой не связаны.

Она отмахнулась от этого уклончивого ответа.

— Ты мне как-то говорил, что когда играешь поздней ночью, то играешь для себя, и выбираешь те вещи, которые соответствуют твоему настроению. Ты мне лгал тогда или лжешь сейчас?

— Ты называешь меня лжецом? — его голос был тихим, но в глазах блеснула сталь.

Она не клюнула на эту наживку, уверенная в том, что это была всего лишь попытка увести разговор в сторону и отвлечь ее внимание.

— Я не хотела тебя обидеть, — сказала она успокаивающе. — Просто я за тебя беспокоюсь. Пожалуйста, скажи мне, что не так, что с тобой происходит. Что бы это ни было, позволь мне помочь тебе.

Его лицо по-прежнему оставалось непроницаемым, темные глаза смотрели отстраненно, но через мгновение он подступил почти вплотную к ней. Пробормотав ее имя, он взял ее лицо в ладони, проводя большими пальцами по щекам, и стал пристально всматриваться в ее глаза. Затем вздохнул коротким, прерывистым вздохом; тело его расслабилось и обмякло, словно лишившись всей своей силы. И вдруг, без единого предупреждения, если не считать полыхнувших огнем глаз, он прижался ртом к ее губам в таком неистовом и требовательном поцелуе, что она невольно ахнула, чуть не задохнувшись. Темный и страстный незнакомец, который лишь ненадого показался ей прошлым вечером, вернулся вновь, став теперь еще настойчивее, еще необузданней, чем прежде.

Он резко притянул ее к себе, стиснув в крепком объятии, и его поцелуи казались уже почти жестокими, почти злыми в своей исступленной мощи и интенсивности. Уильям никогда раньше не целовал ее так. Но кое-кто другой целовал, и возбуждение, нараставшее в ней, вдруг пронзило ледяной дрожью страха. В ее мозгу промелькнул образ той давнишней комнаты в общежитии, но как только первые ростки паники пустили корни в ее душе, она услышала голос своего психолога: Используйте свои чувства, чтобы все время оставаться в настоящем.Она вдохнула знакомый теплый аромат, исходивший от Уильяма,и пробежала руками по его плечам в поисках родных, привычных черточек и деталей, которые помогли бы удержать вдали тени прошлого. Вскоре тревожные образы испарились, и ее охватило ощущение уверенности от осознания того, что это — Уильям, это его тело, излучающее жар, его поцелуи, воспламеняющие кровь.

Его прикосновения тоже стали иными. Он словно брал ее приступом, а не ласкал, будто преисполнился решимости завоевать и подчинить ее, а не бережно и нежно делить с ней удовольствие, как раньше. Ее сердце протестовало, но кровь закипела, откликаясь на его страстный напор, пробуждая в ней какую-то глубинную, первобытную жажду, которая изумила и даже шокировала ее. Она содрогнулась, когда он обхватил ее бедра и прижался к ней своим возбужденным телом, и застонала, как безумная, в ответ на его исступление. Если он пытался изгнать своих демонов, бросившись в огонь самосожжения, — что ж, она готова с радостью сгореть в этом пламени вместе с ним.

Он подтолкнул ее к дивану, все еще не отрываясь от ее губ, и одним рывком распахнул ночную сорочку, державшуюся на слабеньких пуговках. Атласная вещица тут же оказалась на полу, его шелковый халат немедленно последовал за ней, и Уильям притянул к себе ее обнаженное тело, с лихорадочной поспешностью стиснув ее так, что ей с трудом удалось набрать воздуха в легкие. А все, что осталось от ее дыхания, было вскоре похищено без остатка всепоглощающим затяжным поцелуем, от которого у нее закружилась голова и подкосились ноги. Она обессилено приникла к нему, ощущая, как гулкий, бешеный ритм ее сердца, казалось, сотрясает все тело с головы до пят.

Затем ее ноги стукнулись о край дивана, и он повалил ее на спину, устремившись следом. И опять ее окатило холодной волной страха, когда она обнаружила, что лежит, пригвожденная к месту сильным мужским телом, охваченным приступом сильнейшего плотского желания — но она снова подключила все органы чувств, чтобы побороть надвигающуюся панику. Ее руки ухватились за его плечи — плечи Уильяма, не Майкла. Он поднял голову, и она взглянула в его глаза — глаза Уильяма. Майкл никогда не смотрел на нее с такой неизбывной, страстной глубиной, с такой бездонной, отчаянной потребностью в ней, в ее любви…

— Я люблю тебя, — прошептала она. Ей нечего было бояться Уильяма. Он мог балансировать на грани самоконтроля, оказавшись там под воздействием сил, которые были ей пока непонятны, но он никогда ее не обидит.

— Ты моя, — резко выдохнул он сквозь сжатые зубы. — Моя!

Она кивнула, тяжело и прерывисто дыша, и крепко вцепилась пальцами в его плечи.

Его руки заскользили по ее телу, возобновляя атаку на все ее чувства.

— Скажи это.

— Я твоя… — слова оборвались, перейдя в хриплый стон, и она изогнула бедра, когда его прикосновение достигло цели.

Он словно взял ее тело в осаду, подчиняя его себе по частям, и они сдавались ему без боя, одна за другой, покоряясь пылающему жару его касаний. Он застонал от наслаждения, когда она ответила на его ласки своими, и его дыхание сделалось сдавленным и неровным. Вскоре она почувствала осторожное трение у себя между ног, и обхватила его ягодицы, крепко прижимая их к себе в молчаливом поощрении. Его плоть по ощущениям была совершенно изумительной — сильной, твердой и упругой, обтянутой нежной, гладкой кожей. И еще она была теплой, такой замечательно теплой… Слишком теплой.

Ее тут же швырнуло обратно на землю, и желудок свело от нервных спазмов.

— Уильям, подожди.

Казалось, он ее не услышал. Его глаза были крепко зажмурены, а лицо свело судорогой наслаждения. Она почувствовала, как его мускулы под ее руками напряглись, и он крепко обхватил ее бедра, готовясь рвануться вперед. Она повысила голос, с тревогой упершись ладонями ему в грудь.

— Нет, Уильям, постой.

Он отрицательно замотал головой; в его остановившемся, остекленевшем взгляде застыло полнейшее недоумение.

— Мы не можем, пока не можем, — выдохнула она.

Он с трудом сглотнул, и мускул у него под глазом напрягся и дрогнул. Его руки все еще крепко держали ее бедра.

— Что?..

— На тебе нет презерватива, — сказала она окрепшим голосом. — И как водится, поблизости его тоже нет.

Он плотно зажмурил глаза и крепко стиснул челюсти. Затем одним резким рывком поднялся с нее и сел на край дивана.

— Черт бы его драл!… — выплюнул он голосом, дрожащим от ярости. Подавшись вперед, он опустил лицо в ладони; его плечи бурно вздымались от тяжелого дыхания.

— Но ничего, это не страшно, — быстро сказала она, потрясенная столь неистовой реакцией. — Мы можем просто подняться наверх. Или давай я быстренько за ним сбегаю, а ты пока подождешь здесь. Или, если хочешь, я могла бы … — она осеклась, не получив никакого ответа.

Ей стоило больших усилий сдержать поток недоуменных вопросов, дать ему время успокоиться. Но она заставила себя ждать, и воцарилась тишина, нарушаемая только немолчным шумом океана и быстрым, прерывистым стаккато его дыхания. Пока секунды ожидания становились минутами, Элизабет чувствовала, что ей все труднее неподвижно лежать на диване, будучи при этом абсолютно обнаженной, и у нее возникло сильное искушение дотянутся до своей ночной сорочки. Ее глаза то и дело обращались к спасительному куску материи, валявшемуся на полу, но она по-прежнему лежала без движения, одну руку положив на грудь, а другой прикрывая низ живота.

Наконец по тому, как замедлилось его дыхание, она почувствовала, что он вновь обрел самообладание. Волна облегчения, словно теплый бальзам, прокатилась по ее телу, и она села на диване и уютно прижалась к его спине.

— С тобой все в порядке? — тихонько спросила она, поцеловав его в плечо.

Он высвободился из ее объятий и поднялся на ноги.

— Я приношу свои извинения, Элизабет, — хрипло проговорил он. — Я вел себя совершенно непростительно, — он поднял свой халат и продел руки в рукава.

Она уставилась на Уильяма, озадаченная и даже слегка обиженная, но беспокойство за него перевесило все остальные эмоции.

— Тебе не нужно извиняться, Уилл, — казалось, он даже не заметил, что она назвала его уменьшительным именем. Она продолжила, приняв легкий, беззаботный тон: — Мы просто немного увлеклись и забыли — у нас ведь уже тенденция забывать об этом, правда?

Он с трудом сглотнул и встретился с ней взглядом, но ничего не ответил.

— Почему бы нам не подняться наверх? — сказала она с ласковой улыбкой. — Я могла бы помассировать тебе спину — это поможет тебе расслабиться.

Он завязывал пояс на халате, и ей показалось, что руки у него дрожат.

— Я скоро поднимусь, но сперва мне нужно немного побыть на воздухе, — он пошел к двери.

— Уилл, пожалуйста, подожди! — она вскочила на ноги и подхватила свою сорочку, пытаясь как можно быстрее натянуть ее на себя.

Он остановился в дверях и обернулся к ней:

— Прошу тебя, Лиззи, оставь меня ненадолго одного. Со мной все в порядке. Просто сейчас я неподходящая компания ни для кого, и мне нужно немного побыть в одиночестве. Подожди меня наверху — я скоро вернусь, — и вышел из комнаты.

Она услышала, как в прихожей скрипнула, открываясь, входная дверь, затем закрылась, и дом погрузился в тишину, нарушаемую лишь отдаленным шумом прибрежных волн, бьющихся о скалы. Изумленная, она покачала головой. Сначала он повалил ее на диван и, грубо говоря, чуть не изнасиловал. А потом впал в ярость от перспективы прерваться буквально на пару минут, чтобы сбегать наверх за презервативом. Уильяма, конечно, нельзя было назвать самым терпимым из людей, если что-то шло не так, как ему хотелось, но она еще никогда не видела, чтобы он вел себя настолько непонятно и неразумно. Одна лишь сексуальная неудовлетворенность не могла вызвать в нем такую реакцию.

Элизабет поднялась и подошла к окну, рассеянно застегивая пуговки ночной сорочки. На террасе перед домом его не было, а дальше ей не удавалось ничего разглядеть в темноте. Она могла либо дать ему время побыть одному, чтобы успокоиться, как он и просил, либо последовать за ним, чтобы попытаться вызвать его на откровенность. Ей понадобилось лишь мгновение, чтобы придти к решению. Что-то раскрыло его — возможно, музыка — и она успела увидеть там, в глубине, проблеск чего-то темного и тревожного, что он предпочитает держать в секрете. Ей нужно было разыскать его прямо сейчас, пока он наглухо не запечатал тот тайник, в котором была заключена его душа.

divider

«Элизабет Мари Беннет, и куда же это вы, интересно знать, направились в эдаком наряде? Настоящей леди и в голову бы не пришло выйти из дому в подобном виде!»

Элизабет так и слышала недовольный, ворчливый голос матери, произносящий эти слова — памятный отголосок из ее детства. В те дни ее любимым выбором в одежде была футболка с джинсами или шортами, частенько заляпанными грязью со спортплощадки, а аксессуарами к ним служили неизменный ободранный локоть или коленка. Миссис Беннет, постоянно пытавшаяся вырядить ее в одно из бывших платьиц Джейн, безупречно чистеньких и аккуратных, с рюшечками и кружавчиками, всегда жаловалась, что не в ее силах заставить свою вторую дочь выглядеть, «как подобает настоящей девочке».

Фрэнсис Беннет наверняка хватил бы апоплексический удар, если бы она увидела Элизабет в этот момент — бредущую по лужайке Пемберли в ночной рубашке под торопливо накинутым сверху халатом из гардероба Уильяма. Но Элизабет это ничуть не заботило: ее матери здесь не было, а Уильям сейчас нуждался в ней — неважно, понимал он это или нет.

Сад был довольно большим, а ночь довольно темной, и она боялась, что может и не отыскать его, особенно если он решил попробовать справиться со своими тревогами, прогулявшись по пляжу. Она не знала, где находится тропинка, ведущая вниз, к берегу, и вряд ли сумела бы отыскать ее в темноте. А вариант спускаться вниз со скалы на веревке казался ей, скажем так, малопривлекательным.

Она побрела через обширную лужайку, большая часть которой тонула в чернильной мгле тропической ночи. Слабый лучик лился из окон гостиной, которую она только что покинула, но толку от него было немного. Несмотря на изобилие крупных сверкающих звезд, усеявших ночное небо, единственным источником света был тоненький серп стареющей луны.

Palm tree Она обошла вокруг роскошной раскидистой пальмы, широкие листья которой лениво колыхались на легком ветру, и вдруг увидела чуть заметное тусклое мерцание недалеко от скалы. Элизабет поспешила в этом направлении и обнаружила Уильяма на маленькой террасе. Он сидел на скамейке, подавшись вперед, уперев подбородок в ладонь, и смотрел на горизонт.

— Уильям?

Он выпрямился и обернулся к ней. Она внимательно всматривалась в него, пока подходила, но увидела в его глазах лишь ответную настороженность.

— Я предполагала, что ты спустился вниз, на пляж, — сказала она, усаживаясь рядом.

— Я подумывал об этом, — ответил он так тихо, что его голос еле перекрывал негромкий гул океана, — но тропинка каменистая, а на мне нет туфель. К тому же она очень крутая, а я не хотел, чтобы ты ушиблась, пытаясь пробраться по ней в темноте.

— Так ты знал, что я последую за тобой, даже если ты просил меня этого не делать?

— Я подумал, что это вполне возможно, — Уильям покосился на нее, и щека его дернулась, словно он попытался слабо улыбнуться. — Покорность и послушание никогда не входили в число твоих достоинств.

— Если тебе нужно именно это, тогда лучше заведи себе кокер-спаниеля, — она продолжила более мягким тоном: — Но серьезно, я просто не смогла спокойно сидеть в доме и ждать. Если бы случилось наоборот, разве ты бы не пошел искать меня?

— Возможно, нет. Я бы побоялся тебя рассердить, — он снова подался вперед, упершись локтями в бедра и сцепив ладони. — Но мне недостает твоей душевной смелости.

— Ты что, смеешься? Ты бросил все и примчался на Барбадос, хотя у тебя не было никакой уверенности в том, что именно произойдет, когда ты окажешься здесь. И когда ты впервые приехал в Сан-Франциско, ты не имел ни малейшего понятия о том, буду ли я рада тебя видеть, — она схватила его за руки. — Разве ты не понимаешь? Мы с тобой сейчас вместе только потому, что ты следовал за своим сердцем невзирая на риск.

— Просто я очень сильно тебя люблю, — тихо сказал он. — Наверное, даже слишком.

— Что ты имеешь в виду?

Он слегка покачал головой, словно отбрасывая эту мысль.

— Извини меня за то, что случилось. Я вел себя… отвратительно.

Она выпустила его руки и стала нежно поглаживать широкую спину, скользя пальцами по тонкому шелку халата.

— Мне жаль, что это так тебя расстроило. Нам просто нужно быть более внимательными в том, что касается презервативов.

— Нет, дело далеко не только в этом. Я потерял над собой контроль, — он сглотнул и крепко сжал губы. — Я не сделал тебе больно? Не испугал?

Она отрицательно помотала головой.

— Все нормально.

— Но я ведь повел себя так, как он, правда? Опрокинул на спину, навалился сверху, придавил собой и… — он вздохнул и уставился в землю. — Прости.

Элизабет желала бы успокоить и утешить его на этот счет, но не хотелось лгать ему, а ведь его бурный, жесткий натиск на какой-то недолгий момент действительно воскресил в ней призраки прошлого. Она прикусила губу и перевела взгляд на океан, чьи темные воды мерно колыхались в ночи, тускло фосфоресцируя в блеклом свете тоненькой луны. Но волны напряжения и беспокойства, исходившие от Уильяма, угрожали вот-вот поглотить ее, и поэтому она заставила себя оторвать взгляд от горизонта и сделала глубокий вдох.

— Нет. Ты не вел себя так, как он. Он был сосредоточен исключительно на себе. Для него я была всего лишь подходящим женским телом, которым можно попользоваться разок и бросить за ненадобностью. Ты никогда не обошелся бы со мной так — в тебе этого просто нет.

Он взял ее руку и поднес к губам.

— Но ты казалась такой испуганной, когда попросила меня остановиться. Мне это напомнило другой раз — тот самый первый раз, когда мы попытались заняться любовью.

— Нет, сейчас все было совсем по-другому, — мягко произнесла она, радуясь, что он не знает, как близка она была сегодня к полноценному «возврату в прошлое». — Я поросила тебя остановиться только и исключительно потому, что нам оставалось буквально секунд десять до довольно рискованного шага.

— Прости — я так безумно тебя желал, что все остальные мысли напрочь выветрились из головы. Ты на меня вечно так действуешь.

— Взаимно, — она улыбнулась и продолжила нежно массировать напряженные мыщцы его спины. — И хотя я признаю, что твой подход был довольно агрессивным и поспешным, и, как бы это сказать…

— Абсолютно лишенным тонкости?

Она с облегчением увидела в выражении его лица проблеск виноватой самоиронии.

— Ну, в общем, да. Тебе не хватало твоей обычной изысканной тонкости. И если бы между нами все время все так и происходило… Хотя, впрочем, если бы ты был мужчиной такого склада, то меня бы здесь и не было.

— Обещаю тебе, что этого больше никогда не повторится.

— Ну-ну, давай не будем столь уж категоричны. Немножко пещерного мачизма — так, иногда, время от времени… — она провела языком по губам и широко улыбнулась, чувствуя, как к щекам приливает жар. — Я хочу сказать, что я ведь принимала весьма охотное участие в том, что происходило. Так что прекрати казнить себя.

Он слабо улыбнулся ей и нежно поцеловал.

— Я постараюсь. Спасибо тебе за понимание.

— О нет, вот с этим ты как раз поторопился. Я крайне далека от понимания. Я просто хотела сказать, что происшедшее не стоит того, чтобы из-за этого мучиться.

— Тогда я не буду, — он поднялся на ноги, потуже затягивая пояс халата. — Ну что, пойдем в дом?

— Нет пока. Нам нужно еще кое о чем поговорить.

— Уже поздно и я устал, — он не отводил взгляда от дома, тускло белеющего во мраке. — Поговорить мы можем и завтра. Пошли спать, — он сошел с террасы на лужайку и выжидательно обернулся к ней, скрестив руки на груди.

Она встала и, перегородив ему путь, заговорила так властно, как только смогла:

— Это не может ждать до завтра. Ты только что пережил эмоциональный срыв, и я хочу знать, что случилось.

— Ничего не случилось. Я… — он покачал головой, и его губы сжались в тонкую, угрюмую линию. — Ничего не случилось.

Элизабет скрипнула зубами. Ей еще никогда не приходилось встречать человека, который с такой неохотой делился бы своими переживаниями.

— Ну же, Уильям. Очевидно, что это не так. Терпеть не могу, когда ты от меня отгораживаешься.

В его глазах полыхнуло какое-то странное чувство, которое она не смогла определить. Она протянула руку, и он позволил ей — хоть и с явной неохотой и после небольшого колебания — усадить себя обратно на скамейку.

— Ну вот, а теперь расскажи мне, что тебя так расстроило.

Он молча смотрел на их соединенные руки. Пока Элизабет ждала, немолчный рокот океана проник в ее сознание, и она начала понимать, насколько же она устала. Возможно, он был прав. Было уже очень поздно, и, наверное, это было ошибкой с ее стороны — наседать на него, когда они оба слишком утомились, перенервничали и им нужно было выспаться. Может быть, завтра с утра они смогли бы…

— Мне приснился плохой сон. Точнее, кошмар.

Она ухватилась за этот ответ, моментально забыв об усталости.

— О чем?

— Я бежал скозь туман, стремясь поймать… нечто. Что-то, что было мне просто необходимо — казалось, от этого зависела моя жизнь. Но потом оно все-таки ускользнуло от меня, и я остался один.

— Да, сон и впрямь очень тревожный.

— Я всегда просыпаюсь после него с чувством ужасного холода и пустоты.

— Всегда? Так тебе этот сон снился и раньше?

Он высвободил руку из ее захвата и откинулся назад на скамейке, теребя пояс от халата.

— Когда я был подростком, он мне снился месяцами, но потом это прошло. Он снова начал сниться мне, пока я был в Австралии. Дошло до того, что я предпочитал вообще не ложиться спать по ночам.

— Бедный Уильям. Неудивительно, что ты так утомлен, — она притронулась к его обтянутому шелком колену. — Так ты поэтому спустился вниз, к роялю? Из-за этого сна?

Он кивнул.

— Я знал, что все равно еще долго не смогу уснуть, и не хотел тревожить тебя.

— Если это еще когда-нибудь произойдет, пожалуйста, потревожь меня, ладно? Разве ты не хотел бы, чтобы я тебя потревожила, если бы мне приснился кошмар? Разбудила бы тебя, чтобы ты меня успокоил?

Он кивнул.

— Но я привык полагаться на рояль, когда не могу уснуть.

— Ну так может тебе уже пора завести новые привычки, — она поморщилась от своих слов. Как будто не достаточно плохо было испытывать ревность к музыкальному инструменту, чтобы еще и подчеркивать это невольной резкостью тона.

— Рояль всегда готов придти мне на помощь, что бы ни случилось. Могу ли я так же рассчитывать на тебя?

Ее даже не настолько поразили сами слова, сколько пронзительно-острая, как бритва, нотка в его голосе. Очевидно, она задела больной нерв.

— Ну, в данный момент мы проживаем на противоположных концах континента, но этот вопрос нам как раз нужно будет обсудить.

— Дело не в… — он резко остановился.

— Дело не в чем?

Он скрестил руки на груди.

— Это неважно.

— А я думаю, важно. Что ты собирался сказать?

— Я сказал, что это не важно, значит, так оно и есть, — он произнес это натянутым, угрюмым голосом, глядя прямо перед собой.

Она улыбнулась ему одной из своих самых ослепительных и очаровательных улыбок, надеясь, что он откликнется на более легкий и шутливый подход:

— Ну в этом случае тем более. Что ты теряешь, если скажешь мне, раз это не важно?

Он поднялся, упрямо и вызывающе вздернув подбородок:

— Элизабет, уже поздно, и у меня нет настроения для словесных игр. Я возвращаюсь в постель, и мне хотелось бы, чтобы ты пошла со мной.

Его уклончивость, так же, как и резкий, почти агрессивный тон, как ничто другое убедили ее в том, что они подобрались очень близко к его проблеме — к тому, что его так изводило и тревожило. Она вскочила на ноги, поморщившись от того, что маленький камушек врезался в пятку, и встала у него на пути.

— Ну почему ты не хочешь поговорить со мной? Ведь именно от этого и возникали раньше все наши проблемы — оттого что мы многое скрывали друг от друга.

Он тяжело вздохнул — этот вздох, казалось, дрожью отозвался во всем его теле — и уставился на нее своими темными, беспокойными глазами. И только она подумала, что, скорее всего, так и не дождется от него ответа, как из него вдруг полился целый поток возбужденных, страстных слов:

— Ты хочешь знать, о чем я думаю?.. Ну ладно, хорошо, я скажу тебе. Вот ты хочешь, чтобы я обращался к тебе, когда мне плохо, чтобы я поверял тебе все свои секреты. Хотел бы я — мне ведь вовсе не доставляет удовольствия справляться со своими проблемами в одиночку. Но как я могу довериться тебе, если у меня нет никакой гарантии, что ты все еще будешь рядом со мной через год, через месяц, да хотя бы завтра?..

— Но я же никуда не денусь. Ну разумеется, может случиться что-то от нас независящее, но…

Его глаза загорелись мрачным огнем, и он схватил ее за плечи.

— Я говорю не о том, что одного из нас может вдруг поразить молния. Я говорю о том, что не имею ни малейшего представления, сколько пройдет времени, прежде чем ты опять разозлишься на меня за что-нибудь, и я снова тебя потеряю — и может быть, на этот раз уже навсегда.

— Но этого больше не случится. Я люблю тебя и…

— Ты и раньше говорила, что любишь, но это не помешало тебе оттолкнуть меня. Той ночью в Сан-Франциско я оставил тебя, не зная, увижу ли еще когда-нибудь, — он провел тыльной стороной руки по глазам, и губы его сжались в тонкую, сердитую линию.

Она положила руку ему на сердце в тщетной попытке как-то смягчить его боль.

— Я знаю, и мне очень жаль. Это было ужасно — знать, что ты так несчастен.

— Но все же не настолько ужасно, чтобы передумать, — теперь, когда он начал говорить, казалось, что он уже не может остановиться. — Ты прекрасно знала, какой пыткой для меня будет уехать в Австралию с мыслью, что я потерял тебя — и все равно отгородилась от меня. Я провел две недели в аду, мучаясь от неизвестности и не зная, как сумею прожить без тебя. Каждый божий день я молился, чтобы ты позвонила, особенно после того, как отправил тебе письмо — но так и не дождался от тебя звонка вплоть до возвращения.

— Понимаю. Я хотела, я правда хотела позвонить — но сперва, когда получила письмо, я была растеряна, а потом…

Его пальцы судорожной хваткой впились в ее плечи:

— Лиззи, ты разбила мне сердце!.. Как ты могла это сделать, если действительно любила меня?

Беспредельное, обнаженное страдание в его голосе пронзило ей душу.

— Ты хочешь сказать, что не веришь, что я люблю тебя?

— Думал, что верю, но… — он ослабил хватку, которой держал ее плечи и смотрел теперь мимо нее, на океан.

Элизабет нежно оттерла слезинку, показавшуюся в уголке его глаза.

— Я действительно люблю тебя, Уильям — очень, очень сильно люблю. Пожалуйста, поверь мне.

— Мне больно думать, как мало я значил для тебя, что ты с такой легкостью отпустила меня и прогнала прочь.

— С легкостью?.. Да это было одно из самых трудных решений, которые я когда-либо принимала в жизни, и на самом деле я ведь едва не передумала и не попросила тебя остаться. Я же сказала в ту ночь, что по-прежнему люблю тебя, и это было правдой.

— Но в это трудно было поверить: ты не пожелала даже разговаривать со мной, — сказал он, и глаза его вновь полыхнули темным пламенем. — И я был страшно сердит на тебя за то, что ты оттолкнула меня. Ты не представляешь, каково это — так любить тебя и в то же время так сильно злиться на тебя.

Ее охватило негодование.

— Ты думаешь, я не представляю, каково это? — она рассмеялась сухим, резким, безрадостным смехом. — Хотела бы я этого не знать. Или ты забыл, что ты тоже разбил мне сердце?

— Я не забыл, и мне очень жаль. Но если бы тогда ты не отправила меня паковать вещи, то, может быть, избавила бы нас обоих от еще горшей боли.

— Не стану отрицать: мы расстались так надолго, потому что я попросила тебя дать мне время. Но у меня не было особого выбора. В тот вечер ты на самом деле вовсе не хотел, чтобы мы обо всем поговорили и обсудили все на равных.

— Это нелепо, — резко выдохнул он. — Разумеется, я этого хотел.

— Нет, ты только хотел объяснить и обосновать то, что ты сделал. Ты считал, что если я пойму твои побудительные причины, то одобрю все твои действия.

— Но разве не поэтому ты мне в конце концов и позвонила? Потому что ты прочла мое письмо и только тогда поняла, почему я все это сделал?

— Отчасти. Но к тому времени, когда ты написал письмо, ты уже начал сомневаться в правоте своих действий и перестал так активно их оправдывать и защищаться. Ты не только объяснил причины своих поступков, но и извинился за их последствия.

Он открыл было рот, чтобы что-то сказать, но потом снова закрыл его и опустил взгляд в землю.

— И было кое-что еще, — продолжила она, откидывая за плечи волосы, растрепавшиеся на ветру. — Дело было даже не столько в том, что именно ты написал в своем письме, сколько в том, что я чувствовала, когда его читала. После этого я уже точно знала, что должна быть с тобой несмотря ни на что. И в этом была своя ирония, учитывая, что этого-то я и боялась, прогоняя тебя в ту ночь в Сан-Франциско.

— Я что-то не понял, — теперь он говорил тише и спокойнее, и хмурился от недоумения, а не от гнева.

— В ту ночь я боялась, что если ты останешься рядом и обнимешь меня, то я тебе сразу же все и прощу, и мы просто отбросим все наши проблемы в сторону, так ничего и не решив.

Он уставился на нее, и в его глазах промелькнула искорка понимания.

— Я никогда не думал об этом с такой точки зрения.

— Мне нужно было время, чтобы спокойно все обдумать. Но проблема заключалась в том, что после нашего расставания мне было так больно думать о тебе, что я старалась этого не делать. Но как бы я ни пыталась отвлечься от мыслей о тебе, ничего не помогало — ни постоянная активность, ни музыка, ни даже мороженое. — Она прижала руку к животу, стараясь унять нервный ком из тугих узелков, которые скручивались у нее внутри.

— Лиззи, я…

Но теперь уже она не могла остановиться. Казалось, каждый мускул в ее теле дрожал и вибрировал от эмоций.

— Никто и никогда не причинял мне такую боль, даже… — она закусила губу, — потому что я никогда и никого не любила так, как тебя.

Он покачал головой и привлек ее в свои объятия; с тихим всхлипом она прижалась к нему, обхватив руками за талию. Они держались друг за друга так страстно и истово, словно боялись, что переполнявшие их чувства вот-вот разорвут их на части или оторвут друг от друга. Элизабет уткнулась лицом в его грудь, и ее слезы насквозь промочили тонкий шелк его халата. Его пальцы зарывались ей в волосы, и она приникла к нему еще ближе, прижимаясь губами к жилке у основания шеи, где в учащенном ритме мощно бился его пульс.

— Прости меня, cara, пожалуйста, — прошептал он. — Прости за все.

— И ты меня.

Она не знала, сколько времени они простояли так, крепко вцепившись друг в друга, но в какой-то момент она почувствовала, как он пошевелился, чуть ослабляя судорожную хватку, которой держался за ее. Она подняла голову, прижимая ладони к своему залитому слезами лицу, и робко улыбнулась.

— Ненавижу плакать — а с тех пор, как я тебя встретила, я выплакала больше, чем за предыдущие двадцать лет.

Уильям улыбнулся, проводя большим пальцем по уголку своего глаза.

— Могу сказать то же и о себе. Мой отец презирал бы меня за это, — он вздохнул, и его улыбка погасла. — Лиззи, мне нужно, чтобы ты мне кое-что пообещала.

— Что именно?

— Любовь — это настолько недостаточное слово, чтобы выразить то, что я к тебе чувствую. Я не думаю, что ты до конца понимаешь, насколько ты важна для меня.

Ее желудок нервно подпрыгнул чуть ли не до груди. Он что, уже оттаял до такой степени, чтобы снова сделать ей предложение? Это было возможно, учитывая его тревогу и озабоченность тем, чтобы она постоянно присутствовала в его жизни.

— Я тоже люблю тебя, — тихо произнесла она.

— Но для меня это гораздо больше, чем просто любовь. Мой мир стал другим от того, что в нем появилась ты. Ты связываешь меня с другими людьми, с тем, что вокруг меня, с тем, что находится за пределами моего «я». И… — он заправил завиток волос ей за ухо, — ты освещаешь ярким светом самые темные уголки моего сознания и сердца.

Одинокая слезинка поползла вниз по его щеке. Нежно, очень нежно она отерла ее, чувствуя, как зрение снова затуманивается от того, что и ее собственные глаза опять повлажнели.

— О Уильям, — растроганно прошептала она.

— Но я не могу жить в постоянном страхе, что в следующий раз, когда я сделаю что-то, что тебе не понравится, ты меня снова оттолкнешь. Мне нужно, чтобы ты пообещала — в будущем, что бы ни случилось, ты обязательно дашь мне шанс все исправить. Иначе… — он выдержал паузу, и взгляд его стал непреклонен. — Можешь ты мне это обещать?

— Да. Я обещаю, — она больше не могла доверять своему голосу, поэтому вместо дальнейших слов просто притянула к себе его голову и крепко поцеловала. Легкий бриз, наполненный запахом океана, чуть слышно шептал вокруг, пока они стояли рядом, соприкасаясь лбами, и между ними, окутывая их обоих в глубокой, прониковенной тишине, разливались любовь и прощение.

— Извини, — негромко сказала она, поднимая голову и встречая его серьезный взгляд, — я не могу обещать, что мы всегда и во всем будем согласны, но с этого момента мы будем стараться решать все наши проблемы вместе, — она погладила его по щеке. — Жаль, конечно, что мы не можем просто решить, что отныне будем смотреть на все одними глазами.

— Ну, ты могла бы просто соглашаться со всем, что я говорю, — он поцеловал ее в кончик носа.

— Ага, размечтался, большой парень, — она попыталась было презрительно усмехнуться, но его лукавая, озорная ухмылка была слишком заразительной, и в результате она расплылась в теплой улыбке, проводя пальцем по ямочке, заигравшей у него на щеке. — Но серьезно, ты же и сам понимаешь, что мы оба слишком упертые, как два барана, и поэтому вряд ли наши отношения будут безмятежно-спокойными, правда ведь? Скорее, в нашем случае это будет похоже на катание на американских горках.

— Полагаю, что так, с единственным возражением: я против того, чтобы меня называли упертым бараном. Я бы предпочел определение «человек с сильной волей», — он покосился на нее, изогнув бровь. — Хотя в твоем случае, любовь моя…

— Даже не начинай, — она попыталась было оттолкнуть его от себя в притворном раздражении, но он схватил ее за руки и быстро и ловко поймал ее губы своими. Она тут же растаяла, возвестив о своей капитуляции тихим довольным вздохом, и ее руки покорно заскользили вдоль его груди и обвили шею. Было просто несправедливо, что ему удавалось превращать ее в безвольный кисель при помощи одних только губ.

К тому моменту, когда он поднял голову, его глаза подернулись сонной дымкой желания.

— Мы с этим справимся, — произнес он низким, хрипловатым голосом, от которого ее пронизал чуть заметный трепет дрожи. — У нас просто нет другого выхода. Ведь мы созданы друг для друга и должны быть вместе.

Она кивнула, играя с густыми колечками волос у него на затылке.

— Мне кажется, я только сейчас окончательно в это поверила.

— Долго же до тебя доходило, — проворчал он и сделал паузу, чтобы прикоснуться к ее губам поцелуем легким и воздушным, как крылышко бабочки. — Я понял это с первого же дня, как тебя встретил.

Она проигнорировала эту самодовольную реплику, с улыбкой прищурив глаза и покачав головой, и вернулась к своей изначальной мысли:

— Но несмотря на это, мы все равно будем ссориться и в чем-то не соглашаться — ну, во всяком случае, время от времени. Нам просто нужно научиться делать это, не проливая крови. И мы должны обещать друг другу кое-что еще.

Он приподнял брови и молча ждал продолжения, покрепче обхватив ее талию.

— Нам обоим нужно будет научиться делиться друг с другом своими мыслями и чувствами. Не прятаться друг от друга за высокими стенами. Не решать, что другому следует — или не следует — знать. Я не говорю о том, что нам не разрешается иметь какие-то личные, частные мысли, я говорю лишь, что если есть нечто такое, что касается нас обоих и влияет на наши отношения, нам нужно быть готовыми это открыто обсуждать. Ты можешь мне это обещать?

— Я обещаю, что буду пытаться, хотя поначалу, возможно, мне понадобится твоя помощь, — он склонился к ней и поцеловал торжественно и серьезно, словно подтверждая принесенный обет.

— Я помогу тебе всем, чем только смогу. И со своей стороны я тоже тебе это обещаю.

Он отпустил ее и зевнул, прикрывая рот рукой.

— Ну, а теперь мы можем вернуться и лечь в постель?

— Осталось еще только одно. Нам нужно поговорить о моей работе в консерватории.

Он состроил гримасу.

— А это не может подождать до утра?

— Я знаю, что ты устал, но если ты в силах еще немного пободрствовать, мне бы очень хотелось поговорить об этом сейчас. Это последний серьезный вопрос, который все еще стоит между нами.

— Ну хорошо, — он вздохнул. — Но тогда мне нужно сесть.

Он взял ее за руку, подвел обратно к скамейке и опустился на нее, усадив Элизабет к себе на колени. Она обвила его руками за шею и заговорила с полной искренностью и прямотой:

— Я признаю, что не совсем правильно себя повела и плохо справилась с ситуацией, когда узнала о том, что ты сделал, но тебе изначально не следовало так поступать. И ты только ухудшил ситуацию, скрывая от меня правду. Мне было очень горько и обидно это сознавать: мне показалось, что ты меня предал.

— О чем я сожалею больше, чем могу выразить словами. Я меньше всего хотел тебя этим обидеть. Но я надеюсь, что ты все-таки веришь теперь, что я сделал это все — включая и сокрытие от тебя правды — только потому, что любил тебя и люблю.

— Я знаю. Ты объяснил все в письме, да и Джейн помогла мне понять это еще раньше. Но я не могу позволить тебе устраивать мою жизнь, особенно без моего ведома, независимо от того, какими бы добрыми намерениями ты при этом ни руководствовался.

Он снова вздохнул.

— Но я хочу, чтобы люди, которых я люблю, были счастливы. Почему я должен стоять в стороне и бездействовать, если у меня есть возможность дать им желаемое?

— Ты всегда можешь предложить свою помощь, но это должно быть мое решение — принимать эту помощь или нет.

— Но ты же так независима, и я заранее знаю, что ты откажешься. Ты ведь даже сотовый телефон не позволила мне купить, а это был всего лишь самый обычный и незначительный подарок.

Пара огромных, скорбно-обиженных карих глаз обратилась в ее сторону, и она ответила на это легким покусыванием мочки его уха. Возможно, это было не совсем педагогичным поведением посреди серьезной воспитательной беседы, но она всегда находила его совершенно очаровательным — и очень сексуальным — когда он дулся.

— Для тебя, может, и незначительный, — сказала она, — но не для меня. И кроме того, тот телефон, который я себе в итоге купила, все равно исходил от тебя, поскольку это ведь ты выплачивал мне зарплату.

— Я не смотрю на это так. Ты заработала каждый пенни. На самом деле, я часто желал, чтобы ты не была до такой степени предана своей работе, потому что тогда ты больше времени проводила бы со мной, вместо того, чтобы постоянно бегать в консерваторию на дополнительные репетиции. Мне всегда казалось ужасно несправедливым, что мои собственные деньги в результате так часто лишали меня твоего общества.

Она снова куснула его за ухо — его ворчливо-брюзгливое настроение было не менее сексуальным.

— Побит собственным же оружием, да? Так тебе и надо. В любом случае, я заслужила приличную зарплату хотя бы уже за то, что вынуждена была терпеть постоянное брезгливое выражение на лице Кэтрин де Бург. И кстати, это мне еще кое о чем напомнило.

— Ох, нет. Я опять что-то не так сделал?

— Не на этот раз. Она сказала мне о том условии, которое ты ей поставил. Ну — о том, что она не станет препятствовать любому решению, какое бы я ни приняла по поводу моей дальнейшей работы. Спасибо тебе.

Он покачал головой с выражением озадаченным и удивленным:

— Я что-то уже совсем ничего не понимаю. А это разве не было таким же вмешательством? Я-то как раз боялся, что ты рассердишься, когда об этом узнаешь.

— В данном случае ты просто пытался загладить последствия своего предыдущего вмешательства. Ну и, не скрою, мне понравилось в тот момент ощутить свое превосходство над Кэтрин, а ты дал мне для этого все карты в руки, — она поцеловала его в щеку, колючую от проступившей щетины. — Я понимаю, что для тебя это нелегко. Ты добрый и щедрый, и у тебя любящее сердце, и ты просто хочешь помочь. Но в следующий раз, когда ты решишь двигать континенты ради кого-то из тех, кого любишь, остановись на минутку и подумай, как бы тебе самому это понравилось, если бы ситуация была обратной.

— Я постараюсь. И обещаю, что буду всегда спрашивать у тебя совета, прежде чем совершить какой-нибудь опрометчивый поступок, но только при одном условии, — его подбородок упрямо выдвинулся вперед: — я оставляю за собой право делать тебе подарки тогда, когда мне это заблагорассудится, и если ты полагаешь, что я собираюсь предварительно спрашивать у тебя на это разрешение, то ты напрасно тешишь себя иллюзиями.

— Что ж, справедливо, — она снова пощекотала губами его ухо, на сей раз продвинувшись и вдоль шеи. Его властно-повелительное настроение было, пожалуй, самым сексуальным из всех — ну, разумеется, когда ей не хотелось его придушить… а иногда даже и в этом случае.

Он негромко застонал и быстро чмокнул ее в губы.

— Ну, а теперь мы можем наконец вернуться в дом и лечь спать?

— Думаю, что да, — она вскочила с его колен и протянула руку, чтобы помочь ему подняться.

Он устроил настоящее шоу, с показным трудом поднимаясь на ноги.

— Надеюсь, ты готова донести меня до дому на руках, если я по дороге свалюсь в обморок от изнеможения, — пробурчал он, капризно изогнув губы.

— Берегитесь, мистер, а то договоритесь до того, что я предложу остаться здесь и встретить рассвет. Тем более, что, держу пари, ждать осталось не так уж и долго.

— Забудь об этом. За последнее время я уже насмотрелся на рассветы, — он преувеличенно, театрально зевнул, тяжело опуская руку на ее плечи, и они они неторопливо двинулись к дому.

— Послушай, если ты настолько устал, то мне, пожалуй, стоит лечь в другой комнате, чтобы не мешать тебе выспаться.

Ответом ей послужил весьма красноречивый высокомерный взгляд.

— Шутка. Хотя у меня есть подозрение, что в таком состоянии ты и не заметишь разницы.

— Можешь мне поверить, — сказал он, еще крепче обхватив рукой ее плечи, — эту разницу я замечу.

divider

Уильям откинулся на подушки, чувствуя, как отяжелевшие веки закрываются сами собой. Ничего не стоило немедленно поддаться соблазнительному комфорту мягкой постели, но несмотря на полнейшее изнеможение, он не хотел засыпать, пока надежно не заключит Элизабет в свои объятия. Ни на что другое у него сил все равно уже не было — во всяком случае, до утра.

— Ты еще не спишь? — она возникла изящным, точеным силуэтом в дверном проеме ванной комнаты, вся сплошные кудряшки, завитушки и изгибы, в короткой ночной сорочке, которая практически не скрывала ее длинных стройных ног.

— Я ждал тебя, — он быстренько пересмотрел свою оценку остававшихся у него неизрасходованных запасов энергии.

Она откинула прохладную белую простыню и скользнула под нее, нырнув в его объятия.

— М-м-м-м, — мурлыкнула она ему в шею, — до чего же хорошо.

Действительно, это было хорошо, и даже очень. После пережитого за последние несколько часов эмоционального потрясения ему стало гораздо спокойнее на сердце от того, что можно лежать с ней рядом в их уютной мягкой гавани и тихо, расслабленно плыть сквозь дымку сонного умиротворения. Они нежно обнимали друг друга, обмениваясь долгими, медленными поцелуями и томными ленивыми ласками, и играли в дразнящую, легкую игру во флирт, улыбаясь друг другу в глаза.

Когда Уильям начал расстегивать пуговки ее ночной сорочки, Элизабет приподняла одну бровь.

— А я думала, ты устал.

— Устал, да — но я хочу ощущать тебя — всю тебя — рядом с собой, — он распахнул на ней сорочку, помедлив, чтобы насладиться этим восхитительным, аппетитным зрелищем. — Мне кажется, между нами уже достаточно было барьеров.

Она села в постели, скидывая сорочку с плеч, а затем с блаженным вздохом снова угнездилась с ним рядом, склонив голову ему на плечо. Он закрыл глаза, вдыхая тонкий, еле слышный аромат жасмина, исходивший от темных блестящих кудрей, каскадом рассыпавшихся по подушке. Ее тело с ним рядом походило на теплое шелковое облачко — ну, то есть, конечно, если у облачка из шелка имелась бы еще роскошная грудь и полный набор всех прочих необходимых изгибов и округлостей впридачу. От этой мысли он хихикнул.

— Что смешного? — пробормотала она. Ее пальчики рисовали ленивые узоры на его груди, и эти легкие, дразнящие касания потихоньку вновь пробуждали его тело к жизни.

— Да так, просто одна глупая мысль в голову пришла.

Ее рука скользнула чуть ниже, и он невольно задержал дыхание в предвкушении, но она остановилась у него на талии.

— Знаешь, я хотела бы спросить у тебя еще кое о чем.

— Хм-м-м?

— Я так поняла, что твой сон вызвал в тебе темные тревожные чувства, но я так до конца и не поняла, что именно случилось внизу, в гостиной.

— Ты имеешь в виду — почему я вдруг превратился в мародерствующего варвара?

— Перестань, — она подняла голову, и ее улыбка угасла. — Я имела в виду — ты ведь говорил о том, что был сердит на меня. И я подумала, что, может быть, именно поэтому ты так и повел себя в гостиной — ну, что это твоя злость на меня смешалась с другими чувствами.

— Ох, Лиззи, нет, — неудивительно, что ее голос прозучал так неуверенно. — Cara, я никогда бы не стал вымещать на тебе свой гнев таким способом.

— Я знаю, что ты никогда бы не сделал это осознанно, но ведь говорят, что любовь и ненависть самом деле не так уж и далеки друг от друга.

— Для меня они бесконечно далеки. Нет, это просто мое собственничество слегка взбесилось и сорвалось с цепи, — он нежно пригладил ее волосы и поцеловал в лоб.

— Хочешь сказать, что ты меня приревновал? — она нахмурилась. — Но ты же не можешь всерьез полагать, что я предпочла бы быть с кем-то еще, а не с тобой.

— Нет, не этот род собственничества. Я как раз думал об этом, когда ты отыскала меня на террасе. Мой сон был об утрате чего-то, крайне ценного для меня — иными словами, о тебе.

— Эта мысль у меня мелькала, но я решила, что с моей стороны будет слишком самонадеянно предположить такое.

— Этот сон был именно и только о тебе. Я спустился вниз, к роялю, чтобы попытаться успокоиться, но мой сон вернул меня к тому состоянию, в котором я находился в Австралии. И тогда я начал думать о возможности вновь потерять тебя в результате каких-нибудь будущих наших разногласий, и понял, что просто не вынесу, если такое снова произойдет.

— И отсюда твой выбор музыки, — произнесла она, целуя его в грудь чуть повыше сердца. — Бедный Уильям.

— А потом появилась ты, такая прелестная, чистая, теплая, только что поднявшаяся с моей постели — и я мог думать в тот момент только о том, чтобы предъявить на тебя свои права — самым первобытным из всех возможных способов, как я полагаю, — он поморщился. Воспоминание о полной потере контроля над собой до сих пор приводило  его в смущение, но к счастью, похоже, Элизабет на него за это не сердилась.

— Тебя это действительно так изводило, да? — она медленно провела пальчиком по его груди, обводя заострившийся сосок.

— Мне еще никогда в жизни не было так одиноко, как в Австралии. Ночами я тосковал по тебе так, что не мог спать, а большую часть дня только и думал о том, что потерял самую замечательную женщину в мире из-за собственного идиотизма.

— Мой бедный, милый мальчик, — прошептала она, гладя его по щеке. — Один-одинешенек, на другом конце света. Со мной рядом хотя бы была Джейн, на которую я могла опереться. Прости меня, родной мой, мне так жаль — я должна была позвонить тебе раньше.

— Ну, уверен, что ты можешь придумать какой-нибудь способ, чтобы мне это компенсировать, — сказал он, изогнув бровь в недвусмысленном приглашении к безнравственному поведению.

— Правда, что ли? — два изумрудных глаза таинственно блеснули в темноте, и выражение их было безошибочно хулиганским. — Ну что ж, давай-ка проверим.

С довольным вздохом он откинулся назад, наблюдая, как ее нежные, деликатные ручки медленно продвигаются вдоль его тела.

Она обследовала среднюю его часть, ласково обводя ладонями бедра, когда вдруг вновь подняла голову и взглянула ему в лицо.

— А ты действительно собирался порвать со мной, если бы я отказалась дать обещание больше не отталкивать тебя, когда у нас снова возникнут проблемы? Ты этого не сказал, но подразумевал, насколько я поняла.

— Думаю, этого мы уже никогда не узнаем.

Но Уильям на самом деле знал ответ, и чуть позже, склонившись над нею, когда их тела слились в нежном акте любви, он признался ей в этом, сказав правду.

— Я никогда не смог бы расстаться с тобой, — прошептал он, пока они плавно покачивались в унисон на волнах разливавшегося между ними сладкого блаженства, —что бы ты ни сделала.

— Вот и хорошо, — прошептала она, притянув к себе его голову за поцелуем, — потому что я твоя, телом и душой.

------
* — Сергей Рахманинов. Прелюдия для фортепьяно № 8 in до минор, Оpus 32, № 7, Исполнитель — Ван Клайберн, навание диска — «My Favorite Rachmaninoff», (c) 2000, BMG Entertainment.
** — Фредерик Шопен. Баллада № 2 фа мажор, Opus 38, CT 3. Исполнитель — Владимир Ашкенази, название диска — «Chopin: Four Ballades, Four Scherzi», (c) 1964, 1967, 1999 Universal Classics Group.

 

Рояль