Нежданная песня > Оглавление > Глава 41

Глава 41

 

Уильям хмуро посмотрел на белую узорчатую салфетку, всю изукрашенную оранжевыми разводами от приправы «Олд Бэй», и сделал себе мысленную пометку попросить миссис Хилл купить для тети Элеонор новый набор столового белья.

— Я и забыл, что поедание крабов — такое грязное дело.

— Но они такие вкусные, что оно того стоит, — сказала Элизабет, разламывая крабовую клешню. — Ну, по крайней мере, я так думаю. Хотя меня терзают смутные сомнения, что ты в этом не убежден.

Обед не стал тем утонченным гастрономическим событием, каким представлял его себе Уильям. Сейчас он понял, почему в рассказах Элизабет об угощении крабами всегда присутствовали столы на открытом воздухе и одноразовые скатерти из грубой коричневой бумаги. Миссис Хилл сделала элегантную сервировку стола, и серебряные приборы тети Элеонор празднично поблескивали в свете свечей, тепло мерцающих в двух изящных узорчатых подсвечниках. Тарелка с грудой крабовых панцирей вписывалась в это изысканное окружение, как ржавая баржа в регату яхт-клуба.

Беспорядок был не единственной проблемой. Уильям не привык к еде, которую нужно было долбить, чтобы до неё добраться — в буквальном смысле слова, что подтверждалось наличием деревянного молоточка, который он бросил на тарелку, отчаявшись научиться им пользоваться. Его попытки высвободить крабовое мясо из его жесткого заключения были безуспешными, пока Элизабет, добродушно посмеиваясь, не подсказала ему технологию. После этого дело пошло быстрее, хотя процесс в целом так и остался для него достаточно трудоемким.

— Боюсь, это был не самый лучший выбор для элегантного романтического ужина, — заметил он, восхищаясь собственным несомненным талантом к преуменьшению.

— Возможно, не самый элегантный, но мне трудно представить что-либо более романтичное, чем все те трудности, через которые тебе пришлось пройти ради меня. Это заставляет меня чувствовать себя какой-то особенной.

— Ты и должна это чувствовать, потому что так оно и есть. — Он чуть было не потянулся, чтобы коснуться её, но вовремя вспомнил про свои перепачканные в приправе руки.

— По крайней мере, твой костюм избежал разрушительного воздействия этого яства. Я знаю, для тебя это большое облегчение.

Он усмехнулся в ответ на её мягкое поддразнивание. Сейчас они были одеты по-домашнему: Уильям — в шелковом халате, Элизабет — в атласной ночной сорочке, и их наряды придавали трапезе пикантный семейный привкус.

— Одно только меня разочаровывает, — продолжила она. — Проведя столько времени в поисках шикарного платья, я пробыла в нем, сколько, час?

— Возьми его с собой в Нью-Йорк, когда приедешь на День Благодарения, и мы как-нибудь вечером пригласим его с собой на ужин.

— А если на десерт еще добавим танцы, то платью это будет вдвойне приятно.

— Все. Ты готова к десерту? — Он поднялся на ноги.

— Я тебе помогу, — сказала она, собирая тарелки, — в любом случае, мне нужно вымыть руки.

Элизабет быстро привела стол в порядок, пока Уильям извлекал из холодильника два бокала, украшенных съедобными пурпурными орхидеями.

— Ваш десерт, мэм, — провозгласил он, сопровождая свои слова витиеватым жестом.

— Ой, как здорово! Я так надеялась, что это будет именно шоколадный мусс. Вид у него просто восхитительный.

— И вкус тоже. Миссис Хилл позволила мне попробовать.

— Ага. Итак, у нас привычка околачиваться на кухне, я права?

Он напустил на себя вид оскорбленного достоинства.

— Конечно же, нет. Я просто должен был убедиться, что мусс достаточно хорош для тебя.

— Мой храбрый рыцарь. Всегда по-рыцарски галантен и готов на любые жертвы.

— Само собой. — Он достал две ложки из ящика стола. — Между прочим, это — рецепт миссис Рейнольдс, до сих пор она им ни с кем не делилась. Она хотела прилететь и сделать мусс сама, но миссис Хилл пообещала, что унесет этот секрет с собой в могилу. Думаю, что дело не обошлось без клятвы на крови.

Элизабет хихикнула:

— Я и представления не имела, что этот ужин потребовал переговоров на таком высоком уровне. Уже звучит банально, но так мило было с твоей стороны все это организовать. Могу себе представить, как много ты ради этого потрудился.

— Мне это было только в радость, — сказал он нежно. — Мне нравится делать тебе приятное. — Он наклонился к ней, явно требуя за это поцелуй.

Они вернулись в столовую. Уильям с торжественным видом достал свечу и коробку спичек из кармана своего халата, вставил свечку в середину бокала с муссом и зажег её.

Она смотрела на него, в ожидании подняв брови:

— А ты разве не собираешься спеть мне «С днем рождения тебя»?

— Нет, не собираюсь.

— Кайфолом. — Она помолчала, внимательно глядя на него. Затем вздохнула, театрально надув губки. — Неужели мне придется ждать до завтрашнего вечера, чтобы прослушать мою поздравительную песню.

Он с чопорным выражением покачал головой, изо всех сил пытаясь скрыть улыбку.

— Тебе не удастся уговорить меня спеть.

— О, я думаю, здесь ты ошибаешься. — Она скрестила руки на груди и выжидательно уставилась на него.

В комнате повисла тишина, и они внимательно смотрели друг на друга, пока, наконец, оба не начали хихикать.

— Ничего нет хуже, чем столкновение двух твердолобых, — сказала Элизабет.

— Прошу прощения?

— О, даже и не пытайся это отрицать! О, а ещё лучше, докажи, что ты не настолько упрям, чтобы не спеть мне мою песню.

— Мне не нужно ничего никому доказывать, — произнес Уильям настолько высокомерно, насколько сумел, и уселся за стол.

— Ладно, ладно, ты выиграл — пока… — Элизабет задула тонкое пламя. — А то свеча сейчас зальет расплавленным воском весь мой мусс.

— В любом случае, твой день рождения формально ещё не наступил, — сказал Уильям, взмахнув ложкой, чтобы подчеркнуть важность своей мысли.

— Итак, это означает, что после полуночи ты для меня споешь?

— Я этого не говорил.

Поджав губы, чтобы спрятать улыбку, Элизабет занялась муссом. Как только её бокал опустел, она вскочила и села Уильяму на колени, восторженно поцеловав его.

— Спасибо. Это ужин был великолепен от начала до конца.

— На здоровье. — Он крепче прижал её к себе, и они снова поцеловались. — Хотя, должен признаться, лучшей частью мне показался наш… антракт.

— М-м-м. — Её губы продвигались по его шее и он, застонав, закрыл глаза, когда Элизабет добралась до чувствительной точки возле его уха. М-да, возбудиться за две секунды — это своеобразный рекорд. Его руки скользнули под край атласной ночной сорочки и пустились в путешествие по округлым изящным изгибам, которые уже сделались для него хроническим наваждением. Она откинулась назад и легонько куснула его за нос, изумив его.

— Ну, а когда ты мне вручишь другой мой подарок? Я до смерти хочу взглянуть на него.

Есть нечто другое, что я очень хотел бы тебе вручить, и прямо сейчас. Но Уильяму тоже не терпелось поскорее увидеть свой подарок на ней, поэтому он отодвинул своё вожделение в сторону и помог ей подняться с его колен.

— Он в спальне. Пойдем?

— Хорошая мысль, но только после того, как разделаемся с посудой.

Он поплелся следом за ней на кухню, где нехотя помог ей загрузить посуду в посудомоечную машину. Было бесполезно спорить о том, что миссис Хилл могла бы преспокойно сделать это завтра — он проиграл это сражение еще тогда, когда только начинал обустраиваться здесь, в пентхаусе.

— Хочешь кофе, чай, а может, коньяк? — спросил Уильям.

— А мы уже допили вино? Оно такое замечательное, что я бы с удовольствием выпила ещё.

Уильям наполнил бокалы, и они отправились в спальню. Элизабет запрыгнула на кровать и стала медленно потягивать вино, пока он зажигал свечи и отключал лампу. Затем он достал из комода маленькую коробочку для драгоценностей и, сев рядом, преподнес ей свой подарок. Она поставила бокал на столик, открыла коробочку и ахнула.

— О, Уильям, какая прелесть!

Это был изумрудный кулон в форме сердечка, обрамленного бриллиантами, подвешенный на платиновую цепочку.

— Тебе нравится?

— Очень нравится. — Элизабет достала кулон из коробочки и нежно сжала его в руке.

— Твои глаза всегда напоминали мне изумруды, поэтому я хотел подарить тебе изумруд, но долго не мог найти ничего подходящего. Тогда Соня предложила заглянуть в антикварный магазин, и я нашел эту вещь в антикварном салоне в нескольких кварталах отсюда.

— Он совершенен. Такой красивый, милый и немного старомодный… совсем как ты. — Она потянулась и обвила руками его шею.

— Спасибо, — прошептала она, прижимая свои теплые губы к его губам.

— Хочешь надеть его прямо сейчас?

— Конечно.

Она повернулась к нему спиной, протягивая концы цепочки. Уильям неумело возился с крошечной застежкой, пока она собирала и поднимала волосы. Застегнув кулон, он нежно прижался губами к её изящной шее.

Она взглянула на кулон.

— Тебе не кажется, что он слишком шикарен для моей ночной сорочки?

— Это не важно, — сказал он, протягивая руку к пуговицам. — Потому что я хочу, чтобы на тебе был этот кулон и больше ничего.

— Я так понимаю, что мы на пути к следующему — как ты назвал его? Антракту?

— Верно понимаешь. — Он ловко расстегнул пуговицы её сорочки и распахнул её; его глаза загорелись при виде прекрасного изумруда, украшающего ложбинку между её грудей.

— Я знаю, что уже это говорил, но у меня от тебя просто дыхание перехватывает, — прошептал он, протянув руку, чтобы дотронуться до изумрудного сердечка, а затем легонько погладил кончиками пальцев нежную кожу вокруг.

Её руки тоже были заняты: она развязывала и стягивала у него с плеч халат.

— И у меня от тебя тоже. — Элизабет прижала руки к его груди, а потом с неожиданной силой толкнула его так, что он упал на спину, и склонилась над ним; её глаза и кулон сияли триадой искрящихся драгоценных камней.

— Есть ещё кое-что, что я хочу на мой день рождения.

Желание, загоревшееся в её глазах, подсказало Уильяму правильный ответ.

— Я полностью в твоем распоряжении.

— Я хочу запомнить тебя, всего тебя.

— Запомнить меня?

Она кивнула, поглаживая его грудь своими теплыми пальчиками.

— Когда тебя не будет рядом, мне хочется представлять себе каждую твою частичку.

Уильям почувствовал болезненный укол в сердце от напоминания об их надвигающемся расставании, но это ощущение вскоре утонуло в потоке чувственного удовольствия, по мере того как Элизабет продолжала нежно исследовать его тело. Зачарованный любовью, которая светилась в ее глазах и изливалась из кончиков пальцев, он расслабился, откинувшись на подушки, и позволил этому потоку полностью увлечь себя.

Он был так красив, ее возлюбленный, лежащий на постели, обнаженный, если не считать трусов. Беспокойные морщинки, которые так часто появлялись у него на лице, сейчас полностью разгладились. Элизабет склонилась к нему, чтобы оставить линию легких, как бабочки, поцелуев на его шее, вдыхая его аромат и поигрывая с нежным темным пушком, украшающим его грудь.

Её внимание привлек маленький белый шрам.

— Откуда он у тебя? — спросила она, проводя по нему пальцем. — Я хотела спросить тебя о нем раньше, но при виде твоей обнаженной груди я очень быстро отвлекаюсь.

Хмурая морщинка пролегла у него на лбу.

— Это было давно.

— Похоже на то. Старые детские раны?

Помолчав, он ответил с очевидной неохотой:

— Это после операции.

— Операции? — Она удивленно расширила глаза.

— На сердце. Или, если точнее, на аорте.

— Но я думала, что её восстановили при помощи ангиопластики, и тебе не нужна была операция. — К тому же шрам выглядел слишком старым, чтобы быть результатом его июньской госпитализации.

— Меня прооперировали много лет назад, когда впервые возникла эта проблема.

— Когда впервые… — Она пристально посмотрела на него. — Так этим летом болезнь возникла у тебя не в первый раз?

Он приподнялся на локтях и снова помедлил, прежде чем ответить.

— Нет.

Её первым побуждением было засыпать его вопросами, но она сдержалась, ожидая, пока он соберется с мыслями. Внезапно почувствовав неловкость от своей полунаготы, она взяла тонкую шелковую простыню, лежащую в ногах кровати, и прикрылась ею, натянув на грудь.

Наконец он посмотрел ей в глаза и заговорил, обдумывая каждое слово.

— Я родился с врожденным пороком сердца. Это называется коарктация аорты. Это значит, что аорта сужена и её сужение влияет на поток крови, идущий от сердца.

— Это та же проблема, что была у тебя в этом году.

— Да, иногда это вновь возникает в зрелом возрасте. Думаю, можно сказать, что я перерос тот ремонт, который был сделан раньше.

А если бы я не заметила шрам, рассказал бы ты мне об этом когда-нибудь? Она отбросила в сторону растущий гнев и обиду, чтобы оправдать его… до поры до времени.

— Врожденный порок? Так тебя оперировали сразу после рождения?

— Самые серьезные случаи определяют и оперируют вскоре после рождения, но у меня не было проблем, пока мы не переехали в Нью-Йорк.

— Сколько тебе было лет?

— Двух еще не исполнилось. Врачи целый год не могли определить причину болезни. Я мало что помню, но очевидно, для всех это был очень трудный, тревожный год.

— А какие были симптомы?

— Головные боли и спазмы в ногах. Я очень ослаб, плохо дышал и был очень бледный. Кроме того, я был болезненно худым и не набирал вес.

Её обида исчезла — по крайней мере, временно — когда у нее перед глазами возник этот щемящий образ. Она поцеловала его в плечо.

— Бедняжка. А твои несчастные родители, как они должны были переживать за тебя, пока врачи пытались поставить диагноз.

Тень набежала на его лицо.

— Для мамы это было трудное время. Она покинула свою семью и друзей в Италии и отказалась от карьеры. Кроме того, они не нашли общего языка с Ба.

Элизабет не удивило, что его бабушке не понравилась Анна. Она была для неё чужой, пришелицей со стороны. Как я.

— А твой отец?

Он пожал плечами и сел, поправляя подушки за спиной.

— Он был занят делами компании.

— Но если его единственный сын был так серьезно болен…

— Он считал, что мама слишком нежит меня, а врачи ничего не находят, потому что нечего искать.

— Но когда они сказали, что тебе нужна операция, он, должно быть, был очень расстроен.

Уильям не ответил. Он редко упоминал своего отца, и Элизабет почувствовала, что попала в больное место. Ей хотелось знать об этом больше, но сейчас казалось более важным выяснить все о его здоровье.

— Тебе было три года, когда была сделана операция?

— Это было как раз перед моим третьим днем рождения. В то время это была рискованная операция, и мама очень переживала за последствия.

— Ну конечно же, еще бы. Бедная женщина — и никакой поддержки.

— Ну, они с Ба в определенной степени нашли общий язык, пока я был в больнице, но уверен, что это время было для неё очень трудным.

— И ты сам, наверное, был очень напуган и сбит с толку. — Элизабет взяла его руку и прижала к своим губам. Её сердце заныло от боли сострадания к испуганной одинокой женщине и её больному сыну.

— Я ничего не помню из того времени, и думаю, что это и к лучшему.

— Операция прошла успешно?

— Были некоторые осложнения — я не знаю подробностей, но очевидно, они были достаточно серьёзными. Я пробыл в больнице две или три недели, и позже, дома, очень медленно выздоравливал.

— Значит, вот почему твоя мама все время так оберегала тебя. — По отрывочым рассказам Уильяма о своей матери у неё создалось впечатление о ней, как о неистовой ревнительнице благополучия своего сына, заботы и опека которой иногда доходили до крайности. Теперь же поведение Анны стало понятным.

— Она всегда беспокоилась о моем здоровье. В те дни тренировки и нагрузки для сердечных больных, которые практикуются сейчас, не поощрялись, но она зашла намного дальше советов врачей. Она старалась держать меня дома, и я всегда должен был находиться либо с ней, либо с кем-то из домашних.

— Наверное, ты был очень одинок. — Она нежно потрогала шрам и прикрыла своей ладонью его грудь там, где сердце.

Он обнял её, прижимая к себе.

— Думаю, да, но другой жизни я и не знал. Я не хочу, чтобы ты подумала, что моё детство проходило, как в романах Диккенса. Большинство женщин нашего круга нанимают для детей нянь и воспитательниц, но мама посвятила мне всю себя. Она рассказывала мне сказки, пела мне, и мы играли вместе. Пока я выздоравливал, она научила меня читать, и книги открыли мне новый мир.

— Но тебе же было только три.

Он пожал плечами.

— Я любил книги, и мне хотелось их читать.

Тень улыбки скользнула по лицу Элизабет при мысли о том, как неожиданно раскрывался его неординарный интеллект.

— И в это же время ты начал играть на пианино, да?

— Да, и вскоре это стало моим любимым занятием. Музыка позволила мне путешествовать повсюду в своих мыслях.

— Наверное, все изменилось, когда ты пошел в школу.

— Не очень, кроме того, что я на полдня уходил из дома.

— Но ты, наверное, подружился с мальчиками из твоего класса.

— Их не очень-то интересовал тощий слабак, которому не разрешали заниматься спортом и который должен был идти после уроков сразу домой. — Она услышала оттенок горечи в его голосе, несмотря на то, что он пытался просто сухо констатировать факты. — А потом я начал пропускать уроки из-за выступлений и участий в конкурсах в других городах… — Он пожал плечами. — У меня было с ними мало общего.

Она прижалась к нему, гладя его по волосам.

— Ты всю жизнь был одинок, да?

— Это неважно. Теперь я больше не одинок. — Он обнимал её глазами, и дрожь охватила её, когда он завладел её губами в долгом, томном поцелуе.

— Только я не понимаю, почему ты раньше мне об этом не рассказал? — Печальная сторона этой истории растопила её гнев, но доля обиды осталась.

— Мне неловко говорить о своем здоровье. Я всегда стараюсь этого избегать. Во-первых, я не хочу, чтобы подробности моей личной жизни становились известными публике.

— Ты думаешь, что я предам твоё доверие? — Она с негодованием отодвинулась от него.

— Я не это имел в виду. Конечно же, я доверяю тебе, Лиззи. — Он потянулся к ней, но она ускользнула от его объятий.

— Скорее всего, нет, иначе ты бы не скрывал от меня всё это. Хорошо, что я заметила шрам, а то никогда бы об этом и не узнала.

Он вздохнул.

— Я бы вскоре рассказал тебе обо всем. Но… я не хочу, чтобы ты считала меня слабым и хрупким, как попорченный товар.

— Неужели ты всерьёз полагаешь, что из-за этого я стала бы хуже думать о тебе? — Она взяла его за руку. — Я считала, что ты больше мне доверяешь.

Его взгляд остановился на их сплетенных пальцах.

— Дарси должны быть сильными. Никакая слабость неприемлема.

— Это кто так говорит? Твоя бабушка? Ну и что ты должен был делать — отказаться рождаться, поскольку не был абсолютным совершенством? Выброситься из колыбели прямо в роддоме? Кроме того, ты не слаб, и тот, кто так думает, ровным счетом ничего о тебе не знает. — Её губы сжались в тонкую линию.

Он сгреб её в объятия, его взгляд потеплел.

— И ты еще после этого говоришь, что моя мама слишком меня защищала?

— Ничего не могу с собой поделать. Ты — мой замечательный парень, и я никому не позволю утверждать обратное.

— Пожалуй, я найму тебя своим пресс-агентом, — усмехнулся он.

С укоризненной улыбкой она притянула к себе его голову.

— Ага, а ты готов к тому, чтобы я рассказала им шокирующую новость дня о том, что ты отказался петь «С днем рождения» своей девушке?

Смеясь, Уильям поцеловал её в кончик носа, а затем накрыл губы поцелуем. Он откинулся на спину, потянув её за собой, так что она оказалась лежащей на нем сверху. Элизабет тонула в упоительно приятных ощущениях от его обнаженных ног, которые переплелись с её ногами, от волосков на его груди, щекочущих ей соски. Она очень быстро открыла для себя, что мужское тело — во всяком случае, данное мужское тело — может быть источником лучших удовольствий, которые могла предложить жизнь.

— Вроде бы ты что-то говорила о том, чтобы запомнить меня? — прошептал он, покрывая поцелуями её подбородок.

— М-м-м. Да, говорила.

— И я надеюсь, что это подразумевает нечто большее, чем просто разглядывание. — Его руки скользнули под резинку её черных атласных трусиков, обхватывая ягодицы.

— Конечно. Чем активнее ученик вовлекается в учебный процесс, тем больше он потом сможет вспомнить.

— Мы говорим о практических занятиях, я надеюсь? — Его игриво-распутная улыбка заставила её рассмеяться.

Она высвободилась из его объятий и уселась рядом.

— Именно это я и имею в виду, — прошептала она, ласково и медленно массируя его грудь.

Он усмехнулся, полуприкрыв веки, отчего её тут же окатило волной желания.

— Считай меня своей лабораторией для практических занятий. — И улегся на спину, закинув руки за голову.

— И я не вижу причин ограничивать мои исследования только зрением и осязанием. Может быть, стоит использовать все пять чувств. — Она склонилась к нему и уткнулась носом в его грудь. — У тебя замечательный запах — такой теплый и сексуальный.

— И у тебя, — прошептал он. — Но сегодня у тебя другие духи.

— Мне сделали в спа очистку лавандовым сахаром.

Он изогнул бровь.

— Они чистили твое тело сахаром? И считается, что это хорошо?

— Ну, предполагается, что кожа от этого становится нежной и гладкой.

Его рука заскользила по её телу, в конце концов обосновавшись на бедре.

— Могу это подтвердить. Ты нежнее, чем шелковые простыни.

— Рада, что тебе понравилось, ведь я сделала это для тебя. Значит так, давай посмотрим. Мы задействовали зрение, осязание, обоняние. Дальше идет вкус. — Она покрыла чередой поцелуев его грудь и пощекотала языком тугой коричневый сосок.

Он закрыл глаза, и у него вырвался тихий стон.

— Ты можешь попробовать все, что только пожелаешь, cara.

И может быть, как-нибудь в скором времени я осмелею настолько, чтобы именно так и поступить.

— Мы охватили все чувства, кроме слуха.

Он открыл глаза, взглянув на неё с притворным страданием.

— Надеюсь, это не очередной намек на то, что я должен спеть «С днем рождения…» Она тихонько рассмеялась.

— Нет, я уже оставила всякую надежду. Но, возможно, мои прикосновения и пробы вдохновят тебя на какие-нибудь звуки.

Он потянулся и прижал её к себе.

— В этом можешь не сомневаться.

Уильяму потребовалось все его самообладание, чтобы спокойно лежать на постели, в то время как Элизабет обследовала его тело, и, по правде говоря, ему не удавалось оставаться совсем уж пассивным. Время от времени он не мог удержаться от того, чтобы не завладеть округлой грудью, когда она легко касалась его кожи, или не зарыться руками в её волосы, словно пытаясь поймать искрящиеся в них золотистые нити. Её гладкая, медового цвета кожа нежно светилась в мерцании свечей, а изумрудный кулон, его подарок, поблескивал у нее на груди, покоясь подле самого сердца, и вся она казалась дивным, искушающим, соблазнительным видением.

Сейчас Элизабет сидела возле его ног, и её руки мерно поглаживали его икры.

— У тебя такие красивые ноги, — прошептала она, и томная, хрипловатая нотка в её голосе немедленно отозвалась в его теле жаркой волной, устремившейся прямиком в область паха.

Он взглянул вниз, плотно сжав губы. Не думаю, чтобы я когда-либо был настолько… тверд. А она ещё ни разу до меня… там… не дотронулась.

Продвигаясь вниз, Элизабет подвергала его тело всесторонней чувственной атаке, и её первоначальное смущение постепенно исчезало, по мере того, как ее глаза, губы и руки предъявляли на него свои права. Её восхищенный взгляд и то и дело вырывающиеся похвалы в адрес его телосложения не оставляли никаких сомнений в том, что этот процесс доставляет ей большое удовольствие. Её нежные прохладные ладошки, ласково продвигаясь вдоль его живота, ощутимо подхлестывали его желание, но она обошла стороной самую напряженную часть его тела, которая настойчиво тянулась к ней, отчаянно умоляя уделить ей внимание.

Сейчас она вновь двигалась в этом направлении, и все функционирующие клеточки его мозга, казалось, сосредоточились на том, чтобы попытаться направить её движение в нужную сторону. Вот её ладони скользнули по его коленям, затем легким, как перышко, прикосновением, вырвавшим из него тихий стон, дотронулись до бедер… Он задержал дыхание, напрягшись каждым мускулом, по мере того, как её ласки продвигались все выше и выше, пока… не остановились.

— Лиззи, это же пытка, — выдохнул он. — Пожалуйста, прикоснись ко мне. Я этого больше не выдержу.

— Так я же прикасаюсь, — её глаза светились притворной невинностью.

— Ты знаешь, что я имею в виду.

Она наклонилась, целуя его, и он вдохнул ее непривычный лавандовый аромат.

— Сейчас ещё, наверное, меньше двенадцати, — прошептала она, медленно описывая пальчиками легкие круги вдоль его бедер, пока Уильяму не начало казаться, что он вот-вот сойдет с ума, — но, поскольку часов здесь нет, мы можем сделать вид, что полночь уже наступила.

— Что?.. — Думать сейчас о времени суток казалось ему абсурдным. Если она сию же секунду не притронется к нему, он просто сгорит дотла — и все остальное не имело никакого значения.

— Если мы посчитаем, что сейчас уже за полночь, то ты мог бы спеть «С днем рождения…», не поступившись своими принципами. А если бы ты сделал это, то мне, пожалуй, пришлось бы найти какой-нибудь способ тебя отблагодарить. — Шаловливый изгиб её брови подсказывал, на какого рода благодарность он мог бы в этом случае рассчитывать.

— Ты шутишь. — Он попытался казаться возмущенным, хотя притворяться было бесполезно. Он запел бы сейчас канарейкой в обмен на облегчение своих страданий.

Её дразнящая улыбка смягчилась нежностью:

— Конечно, шучу. Это было бы очень заманчиво, но слишком жестоко.

Его глаза неотрывно следили за ее рукой, которая медленно потянулась к нему, слегка коснувшись пальцами набухшего кончика его давно восставшей плоти. Острое наслаждение пронзило все его тело, и он со стоном откинул голову назад, на подушки. Она постепенно училась понимать, какие именно прикосновения доставляют ему наибольшее удовольствие, и ее все более умелые ласки угрожали разорвать его самообладание в клочья и слишком быстро отправить его в водоворот головокружительного забвения. Но он стиснул зубы и собрал в кулак всю свою волю, ибо стремился сейчас к гораздо более важной цели.

Элизабет еще ни разу не достигала высшего пика наслаждения во время их занятий любовью, и даже ранее этим вечером ей это не удалось, хотя потом она, как всегда, сдалась ласкающим прикосновениям его рук. Это была неприемлемая ситуация, с которой он никогда раньше не сталкивался. Когда они соединились первый раз, он выступил с большим энтузиазмом, но не слишком искусно, хотя вряд ли можно было ожидать от него большего после бесконечных месяцев воздержания и неудовлетворенного желания. В последующие два раза он продемонстрировал железную выдержку и самообладание, чтобы максимально отдалить собственное удовлетворение, но так и не достиг того, к чему стремился. Неспособность доставить удовольствие той, чье счастье было для него превыше всего, казалась ему невероятно унизительной. И на этот раз Уильям твердо вознамерился помочь ей достичь той же ошеломительной вершины экстатического восторга, на которую возносился он сам, занимаясь с ней любовью… ну, или умереть в этом стремлении.

Элизабет покрывала его грудь ласковыми поцелуями, и его страсть смягчилась приливом нежности, когда она трепетно прижалась губами к его шраму. Её руки между тем продолжали свое исследование, от которого по его телу разливались все более и более жаркие волны, и Уильям почувствовал, что наступило время действовать. Он взял её руки в свои, чтобы остановить их движение, пытаясь не замечать, как стремительно и гулко стучит его сердце.

— Тебе лучше остановиться сейчас, пока не стало слишком поздно.

— Поздно? Для чего?

— Когда ты так возбуждаешь меня, я не могу уделить тебе необходимого внимания. Я не допущу, чтобы это снова произошло.

— Снова?

— Ты знаешь, о чем я. Мы с тобой три раза занимались любовью, и до сих пор у тебя еще не было… — слова замерли у него в горле, когда он увидел, как напряглось ее лицо.

Она прикусила губу и, казалось, съежилась и стала меньше.

— Прости меня, — сказала она, и, взяв простыню, стала натягивать её на себя, прикрывая свою наготу. — Я в этом совсем новичок, и я…

— Нет, cara. Это я не могу дать тебе того, что тебе нужно.

— Глупости. Ты замечательный. Дело во мне. Я все ещё каждый раз чувствую какое-то напряжение, и мне с большим трудом удается расслабиться.

Он уложил её голову к себе на плечо.

— Почему же ты мне сразу не сказала? Я уверен, что мы можем что-нибудь придумать.

— Все нормально. Я с этим постепенно справлюсь. А как только я расслабляюсь, все становится просто чудесно.

Он проигнорировал её заботливую, но слишком очевидную попытку утешить его эго.

— Лиззи, есть другие способы — другие позиции, я хочу сказать, может быть, более… приятные для тебя. Но когда я предложил тебе это вчера, ты отказалась.

— Я боялась, что испорчу тебе все удовольствие своей неопытностью.

— О чем ты говоришь?

Она вздохнула, внимательно разглядывая свои блестящие розовые ногти.

— Я знаю, что у тебя было много женщин. Опытных женщин, которым не нужно было, чтобы ты вставал на голову или часами думал о бейсболе. Женщин, которые не прятались от тебя под простыни и не просили, чтобы ты принес им их одежду. Женщин, которые знали, как быстренько стянуть с тебя носки.*

Уильям вытянул ногу и пошевелил босыми пальцами:

— Если этим измеряется успех, cara, то ты его вполне достигла.

Ему стало легче от её улыбки, но все же в её глазах не было прежнего блеска.

— Ты знаешь, о чем я говорю. Я не совсем невежественна, но, наверное, кажусь нелепой и неумелой по сравнению с твоими прежними партнершами.

Уильям забрался к ней под простыню и крепко сжал в объятиях.

— Мы едва успели доесть суп, как я затащил тебя в постель. Разве так бы вел себя мужчина, если бы считал, что ты для него недостаточно хороша?

Она улыбнулась ему, глядя из-под ресниц.

— Ладно, в этом есть резон.

— Вот и хорошо. — Объяснить остальное будет уже не так просто. — А что до других женщин…

— Тебе не нужно оправдываться за свое прошлое. Я имею в виду — ну какая женщина не захотела бы тебя? И вполне естественно, что и ты хотел некоторых из них. С такими возможностями, как у тебя, ты, конечно же, не проводил все ночи дома, согреваясь лишь книжкой под боком.

— Я поступал так гораздо чаще, чем ты можешь предположить. — Он помедлил, тщательно подбирая слова. — Да, в моей жизни иногда были женщины. Но совсем не так, как у Ричарда, — я никогда не снимал девушек в барах и не заводил знакомств на одну ночь.

Она кивнула.

— Я так и думала. Для тебя это было бы несколько… недостойно.

— Более чем несколько. И есть ещё кое-что. Я сегодня весь день об этом думал. Прежде я занимался сексом, но до вчерашней ночи я никогда не занимался любовью. Может быть, это звучит банально, но это правда.

Её взгляд смягчился, и она уютно прижалась к нему, поцеловав в шею.

— Для парня, который прежде отличался таким косноязычием, ты сейчас сказал на удивление правильную вещь.

— Это не просто слова. Заниматься с тобой любовью настолько отличается… — Он помолчал, не в силах объяснить, что было у него на сердце, и вместо этого поцеловал её в лоб, щеку и, наконец, в губы. — Итак, именно я оказался неумелым, но я твердо намерен это исправить. Не только ради тебя, но и ради себя тоже, поскольку твоя радость — это радость и для меня.

— Я знаю, что ты имеешь в виду. Мне тоже очень нравится, когда я вижу, что тебе что-то доставляет удовольствие.

Он улыбнулся и поцеловал её снова.

— Моя проблема в том, что мне доставляет удовольствие абсолютно все, что ты делаешь.

— Значит, я была права насчет бейсбола?

Он был очарован её дерзкой усмешкой.

— Я предпочитаю думать о неудачных репетициях и расстроенных роялях, — прошептал он ей на ухо, обнимая ещё крепче. — Мне стоило подольше подумать о них прошлой ночью.

— Прошлая ночь была идеальна, — тихо произнесла она. — Я бы не изменила в ней ни секунды.

Они начали целоваться, и Уильям потерял счет времени, упиваясь теплом и податливой мягкостью её губ. С тихим вздохом, больше похожим на мурчание кошечки, Элизабет тесно сплела с ним свое тело, и изысканная нежность этих восхитительных изгибов, окруживших его, вновь воспламенила в нем желание.

Она подняла голову и улыбнулась ему; страстный жар в её глазах еще сильнее разгорячил его кровь.

— И, пожалуйста, пойми, что это временные трудности; я прилежная ученица, и у меня есть стимул. Я намерена в самое ближайшее время достичь в этом больших успехов.

— Тогда мне остается только сказать, что моим носкам грозит серьезная опасность.

Уильям остановил её смех поцелуем. Он не мог насытиться ею всласть — как бы жадно он ни целовал её, как бы крепко ни обнимал, как бы тщательно ни ласкал её тело, он все равно никак не мог утолить свою страсть к ней. В этом было что-то первобытное, что-то, что лежало за пределами логики и разума, и он сдался этому чувству. Его стоны пронзили тишину полутемной комнаты, когда её пальцы добрались до уже известных ей чувствительных точек его тела, доводя каждую из них до беспомощной капитуляции.

Склонив голову, он покрывал её грудь нежными поцелуями. Когда он подобрался губами к тугому бледно-розовому соску, она выдохнула его имя и конвульсивно зарылась руками в его волосы, словно призывая продолжать. Он принял это приглашение, с наслаждением пробуя на вкус её сладкую свежесть, одурманенный исходившим от неё легким ароматом лаванды. Его рука скользнула между её бедер, и ощущение нежной мягкости там, внутри, совершенно околдовало его. Тяжело дыша, она крепко вцепилась пальцами ему в плечи, и он продолжил свои волнующие исследования.

Так минута проходила за минутой, и их возбуждение от взаимных ласк росло и жар в крови нарастал, пока Уильям не понял, что не может больше ждать. Тогда он отпустил её, перекатился на спину и открыл ночной столик, чтобы достать презерватив. Элизабет посмотрела на него широко распахнутыми глазами, когда он надорвал упаковку и вложил ей в руку.

— Прошу тебя, — охрипшим голосом выдохнул он, — надень его на меня.

Еле заметная улыбка тронула уголки её губ, когда она извлекла презерватив из пакетика и склонилась над Уильямом. Он задохнулся от обжигающе горячих касаний ее рук, погружающих его в прохладный латекс.

— Я так хочу тебя, — прошептал он. — Я никогда и никого не желал так сильно, как тебя. Пожалуйста, cara, возьми меня.

Он усадил её на себя, крепко обхватив за талию, и она осторожно опустилась на него, обволакивая его собой — потихоньку, дюйм за дюймом — невыносимо, мучительно медленно. В его теле словно сжалась скрученная пружина нетерпеливого, неистового желания, инстинктивно стремясь изогнуться вверх, распрямиться и ворваться внутрь, в её манящую теплую глубину, но ему все же удалось обуздать себя и заставить лежать абсолютно спокойно, позволяя ей задавать темп. Наконец его терпение было вознаграждено, и он был полностью, восхитительно заключен у неё внутри. Она парила над ним, сидя совершенно неподвижно, и, закусив губу, блуждала глазами по его телу.

— Как ты, нормально? — спросил он, легонько проводя пальцами вдоль ее рук.

Элизабет кивнула.

— Все в порядке. Просто это так… — С робкой улыбкой она покачала головой и склонилась, чтобы поцеловать его. — Я очень тебя люблю, — прошептала она.

Уильям крепко обвил её руками, и его ненасытное, страстное желание вдруг затопило волною нежности и любви, от чего он почти потерял дыхание. Она целовала его шею, чуть пощипывая её губами, словно ласковая вампирша, в то время как его пальцы зарывались в роскошную мягкость ее кудрей, водопадом изливавшихся на его грудь. Затем, упираясь руками в его плечи, она начала медленно поводить бедрами. Наслаждение замерцало в нем, разливаясь по всему телу, до тех пор пока он больше уже не смог лежать спокойно и тоже начал двигаться, инстинктивно подчиняясь её ритму.

Их взгляды встретились, и у него вновь перехватило дыхание от любви, которая светилась в её глазах. Его руки заскользили вдоль ее ребер, и ладони подхватили мягко колышущуюся грудь. Она судорожно вздохнула, когда он нежно коснулся её сосков подушечками больших пальцев. Уильям зачарованно смотрел, как она, закрыв глаза, все больше увеличивала темп и амплитуду своих раскачивающихся движений. Наслаждение поглощало его, и их стоны сливались воедино в совершенной чувственной гармонии.

— Открой глаза, Лиззи, — он едва узнал свой охрипший голос.

Она подчинилась, и, когда их взгляды влюбленно слились, он вдруг почувствовал, что его глаза наполняются слезами. Он потянулся к ней, подавшись вверх и вперед, и обхватил ее в кольцо своих рук, зарываясь лицом и жаркими губами в нежную мягкую грудь, пока ее пальцы судорожно вплетались в его волосы, поощряя его ласки. Когда он поднял голову, Элизабет взяла его лицо в ладони и с тихим бессвязным звуком нетерпеливо прижалась губами к его рту. Затем она мягко толкнула его назад, на спину, и склонилась над ним, покрывая горячими поцелуями шею и плечи, в то время как их бедра продолжали двигаться в ритмичном синхронном тандеме. Казалось, что каждый дюйм его кожи звенел и пылал, а когда ее язычок коснулся его соска, он тихо вскрикнул, пронзенный неожиданно острым и чувственным уколом блаженства.

Их вселенная стремительно сокращалась, свертываясь до размеров крохотной, освещенной пламенем свечей, уютной гавани, которая могла вместить лишь их двоих, слившихся в единое целое в страстном и гармоничном союзе тел и душ. Их груди вздымались, сердца колотились, а стоны становились все громче и напряженнее, пока они вместе достигали новой степени близости, и самый воздух вокруг них, казалось, был насыщен электричеством.

Уильяму хотелось бы навечно продлить этот миг совершенства, оставаясь в эпицентре этого идеального шторма, и в то же время он страстно стремился к взрыву наслаждения, который, судя по всему, был уже близок и который он вскоре будет беспомощен остановить. Похоже, она тоже это почувствовала, неотрывно глядя на него огромными, уже почти безумными глазами.

— Лиззи, — прошептал он, потянувшись, чтобы убрать прядь волос с её лица, — я не знаю, сколько еще я смогу продержа… — его слова перешли в стон упоения, когда ритм и сила ее движений увеличились до лихорадочного темпа.

Он был полностью в ее власти, когда она парила над ним с пылающим лицом, тяжело дыша, не сводя с него затуманенного страстью взора. Внезапно она вскрикнула и изогнулась, запрокинув голову назад; её тело сотрясала пульсирующая дрожь, и нежные, страстные стоны заполнили его уши. Несказанная радость и восторг затопили все его существо, и, не успел еще полностью ослабнуть судорожный ритм ее движений, как его мир рассыпался ярчайшим взрывом, пароксизмом неведомого ему раньше по глубине и силе экстаза. Позже он сможет припомнить, что слышал чей-то голос, выкрикивавший ее имя — голос, который, должно быть, принадлежал ему, — но сейчас он мог лишь приникнуть к Элизабет, крепко вцепившись в нее, в свою единственную твердую опору в стремительно кружащемся водовороте их чувственной вселенной.

Элизабет уже не знала, как долго она дрейфовала вместе с Уильямом на мягко покачивающихся волнах блаженной, расслабленной неги. Она знала только, что ей совсем не хотелось двигаться, что было совсем даже неплохо, поскольку она сомневалась, что у неё нашлись бы на это силы. Наэлектризованная напряженность их любовного слияния истощила всю её энергию, и она обессиленно распласталась на Уильяме, томно нежась в уютном убежище его рук.

Они не разговаривали с того момента, как вместе в полном изнеможении обрушились на постель, став временно недееспособной грудой тесно переплетенных конечностей. Через некоторое время она настолько пришла в себя, что смогла лениво поигрывать с волосками на широкой груди и прижиматься губами к углублению у основания его шеи. А он то поглаживал её по спине, то поправлял растрепанные волосы, нежно целуя её в макушку.

Ночной воздух обдавал прохладой её вспотевшую кожу, и она начала дрожать. Он подтянул повыше простыню, бережно укутав её плечи.

— Тебе хорошо? — прошептал он.

- М-м-м, — Элизабет теснее прижалась к нему, наслаждаясь силой его тела. — Ты такой классный, — сказала она, и её голос прозвучал еле слышно, как вздох.

— И ты. — Его пальцы провели легкую дорожку вдоль её тела, остановившись на бедре.

Они снова замолчали, каждый погруженный в свои мысли. Элизабет проигрывала в памяти их страстное слияние, и её тело затрепетало от этих воспоминаний. Она не была готова к такому невероятно мощному взрыву наслаждения, настолько сильному, что острота ощущений казалась почти болезненной. Но, более того, тот новый уровень близости, которого они достигли, вместе добравшись до вершины экстатического восторга, оставил неизгладимый след в её сердце.

Но интроспекция и самоанализ не были сильной стороной Элизабет, а день отъезда Уильяма был не лучшим временем, чтобы раздумывать о глубине своих чувств к нему. Она поискала средство поднять себе настроение и нашла его, когда отдаленная мелодия старинных часов в библиотеке известила, что наступила полночь.

— Итак, часы пробили двенадцать, — она выжидательно взглянула на Уильяма. — И это значит, что официально наступил мой день рождения. Поэтому можешь не стесняться и начинать свою серенаду, как только будешь готов.

Он хмыкнул.

— Почему ты так настаиваешь, чтобы я спел?

— Потому что я уверена, что ты хорошо поешь, но скрываешь это от меня.

— Если ты действительно хотела услышать, как я пою, у тебя был прекрасный шанс во время твоего шантажа. Это опасное признание, но в тот момент я спел бы что угодно, лишь бы почувствовать прикосновения твоих рук.

Она ущипнула его за ухо.

— Не сомневаюсь, но это было бы неспортивно.

— Вынужден согласиться. Я был в отчаянном положении, хотя это не новость. Я пробыл в таком состоянии несколько месяцев.

— Я знаю. Ты все ждал и ждал, когда мы наконец займемся любовью. И это меня где-то даже пугало. Казалось, что это самый верный путь к разочарованию. Ну, просто когда так долго чего-то ждешь, полученный результат может показаться далеко не таким замечательным, как представлялось в мечтах.

— Надеюсь, что все эти страхи теперь позади?

Она кивнула, потянувшись, чтобы коснуться губами его губ. Несмотря на то, что у неё не было достаточного опыта для сравнения, она понимала, что они только что пережили нечто очень значительное.

Они снова замолчали. Казалось, что даже город внизу погрузился в тишину, чуть слышно отзываясь в спальне лишь слабыми отзвуками далеких авто. Элизабет услышала, как часы в библиотеке пробили четверть первого. Время, которое им оставалось провести вместе, стремительно улетало.

— И что же у нас было дальше по плану? — спросила она, коснувшись губами его груди и затем подперев голову рукой. — Кино, кажется? — Её новый DVD-плейер до сих пор стоял на телевизоре в другом конце комнаты.

Он пригладил её волосы, и его лицо потеплело от сонной улыбки:

— Ты можешь смотреть, если хочешь, но у меня уже слипаются глаза. Боюсь, что единственное, что я способен сделать в ближайшем будущем, — это уснуть в твоих объятиях.

Его изнеможение было очевидным, и она решила не настаивать.

— Наверное, ты прав. — Она наклонилась к ночному столику, стоящему возле неё, чтобы задуть свечи, и затем, заметив, что его глаза сонно закрываются, перегнулась через него, чтобы сделать то же самое с другой стороны.

Когда она вернулась на свое место в кровати, Уильям обхватил ее руками, целуя в кончик носа, а затем в губы.

— Спокойной ночи, cara, — прошептал он, откинувшись на подушку и укладывая голову к ней на плечо. Через минуту его спокойное, глубокое дыхание возвестило о том, что он спит.

Элизабет зарылась пальцами в его густые волосы, словно пытаясь запомнить их текстуру. Она снова, как и тем утром несколько дней назад, подумала о презрительных словах Шарлотты в адрес «тех, кто любит спать в обнимку». Шарли даже не представляет, чего она лишается. Ведь дело не только в том, чтобы спать в обнимку. Дело в том, как любовь и доверие всё меняют. Мне её жаль.

Он пошевелился во сне, пролепетав что-то невнятное и крепко прижимая её к себе. Она поцеловала его в лоб и уставилась в темноту, слушая, как часы в библиотеке регулярными интервалами отбивают время, приближая момент его отъезда. Наконец, уже глубокой ночью, она заснула.

Элизабет открыла глаза, разбуженная ощущением, что что-то щекочет ей ухо, и звуками низкого поющего голоса. Она сосредоточилась и определила источник и того, и другого. Это был Уильям, который, склонившись над ней, вполголоса напевал ей в ухо:

— С днем рождения, дорогая Лиззи, с днем рождения тебя.

Он прижал губы к её шее, и она прильнула к нему с сонным смешком:

— Я услышала только конец песни — ты должен повторить её снова.

— Ты уже упустила свой шанс. Это был мой дебют и моя лебединая песня в одном флаконе.

Она высвободилась из его объятий и отодвинулась, чтобы посмотреть на него, с изумлением обнаружив, что он был уже в халате, чисто выбритый и причесанный.

— Хорошо, согласна, я наконец-то получила свою песню. Спасибо, сэр.

— На здоровье, мадам. И в честь этого особого дня у меня есть для вас ещё один подарок.

Она приподнялась, прикрываясь простыней.

— Ещё один? Я заинтригована.

Он кивнул головой в сторону столика, и она увидела маленький поднос с утренним кофе.

— Я принесу тебе завтрак в постель. Пока я принес только кофе, чтобы убедиться, что ты проснулась до того, как я сделаю все остальное.

— Ты готовишь мне завтрак? — Этого она никак не ожидала. — Ты и в самом деле замечательный парень!

Несмотря на протестующее пожатие плечами, она видела, как приятны ему её похвалы.

— Это просто сок и рогалики. О, и ещё миссис Хилл оставила немного яблочно-коричных кексов.

— Сок, рогалики и кексы — все это звучит так замечательно. — Она потянулась и чмокнула его в щеку. — Знаешь, если об этом узнают твои поклонницы, им будет мало выстраиваться после концертов в очередь у дверей твоей уборной, они будут еще и закидывать сцену ключами от своих квартир.

Ей показалось, что легкий румянец залил его лицо.

— Налить тебе кофе? — Он поднялся с кровати и в нерешительности наклонился над кофейником.

— Нет, спасибо. Я лучше подожду несколько минут.

Он кивнул.

— Ну, тогда сейчас я вернусь с завтраком.

Как только Уильям вышел, Элизабет выскочила из постели и бросилась в ванную, радуясь возможности освежиться. Её смущало то, что она лежала в его постели нагая и взъерошенная, в то время как он сидел возле неё безукоризненно выбритый и аккуратно причесанный.

В ванной комнате она раздвинула вертикальные шторы и посмотрела в узкое высокое окно. Небо было затянуто серыми тучами, и на тротуары моросил мелкий дождь. Отличное утро, чтобы часами валяться в постели. Жаль, что это невозможно.

Когда он вернулся с подносом, она уже сидела на кровати с чашкой кофе в руке, в ночной сорочке, и её волосам было придано подобие порядка. Он поставил поднос на столик, налил себе кофе и подсел к ней.

— А поднос даже украшен, — заметила она, — это очень впечатляет. — На подносе стояла ваза в форме бутона, в которой красовалась алая роза. Элизабет потянулась, чтобы поцеловать Уильяма: — Спасибо. Это такой милый сюрприз.

— Должен признаться, это была Сонина идея. Я вчера разговаривал с ней, и она сказала, что если ты останешься у меня, мне следует в утро твоего рождения подать тебе завтрак в постель. — Он потянулся через спинку кровати и протянул ей стакан с соком.

— И она была права. А ты не боишься запачкать шелковые простыни крошками или, что ещё хуже, пролитым кофе?

Он, смеясь, пожал плечами:

— Ради тебя стоило рискнуть.

— Ого! Учитывая, что это сказал мистер Чистюля, мне еще никогда не говорили ничего более приятного.

Они завтракали, болтая о разных мелочах. Элизабет старалась сохранить легкость разговора, не готовая принять его приближающийся отъезд.

— Откуда у тебя такой взрыв энергии с утра пораньше?

— Я проснулся рано и не мог заснуть. У меня было искушение разбудить тебя, но я ведь уже один раз сделал это. — Он улыбнулся, погладив её по щеке. — И остался от этого в совершенном восторге.

— И я, — промурлыкала она, прижимаясь к нему. Она проснулась перед рассветом от того, что он, пылающий от возбуждения, крепко обнимал её, лаская и умело пробуждая в ней желание. Они занялись любовью, уже совсем не так страстно, как в предыдущий раз, но томно, неспешно и расслабленно-нежно, утопая в чувственном наслаждении.

Он поставил чашку на столик, обнял Элизабет, и они погрузились в молчание. Перед его приходом она раздвинула шторы, и теперь они смотрели, как дождь ручейками струится по оконному стеклу. Её бабушка как-то говорила, что капли дождя — это небесные слезы, и сегодняшнее утро подтверждало эту аналогию.

— Я не хочу покидать тебя. — Его низкий голос вывел Элизабет из задумчивого состояния.

— Я знаю. — Она обвила руки вокруг его шеи, и они поцеловались, глубоко и долго. Уильям уложил её на кровать, не прерывая поцелуя.

Когда он, наконец, поднял голову, его слова поразили её:

— Поедем со мной в Нью-Йорк, Лиззи. Я не могу без тебя жить.

Её чувства тут же откликнулись на его импульсивное предложение, но разум потребовал рассмотреть вопрос практически.

— Ты же знаешь, что я не могу неожиданно уехать из города — так же, как и ты не можешь отменить свой концерт и остаться здесь со мной.

— Нет, ты можешь, cara, — прошептал он ей на ухо. — Ты нужна мне. — Его дыхание становилось все более жарким, когда он покрывал поцелуями её шею, заставляя её тело изгибаться. — У меня дома есть большая мягкая кровать и ванна на двоих. Мы будем заниматься с тобой любовью до изнеможения, пока оба не сможем пошевелиться.

И снова его губы прильнули к ней, горячие и жаждущие, требующие безусловного подчинения. Было невозможно сказать «да», но и сказать «нет» казалось таким же немыслимым. Она представила Уильяма выходящим из огромной ванны, представила его прекрасное мужественное тело, которое она так тщательно исследовала этой ночью, покрытое мириадами капелек воды. Она увидела, как он с грацией пантеры идет через ванную комнату, как его глаза темнеют от страсти, когда он подходит к ней и…

Прекрати это! Ты же знаешь, что не можешь так поступить, как бы заманчиво это ни выглядело. Мы должны привыкать прощаться, если хотим научиться справляться с этим. Собрав все силы, она отодвинулась от него.

— Мне нравится эта мысль — ты, и постель, и ванна тоже. И я надеюсь, мы испробуем все это на День Благодарения. Но сейчас у меня экзамены и студенты, которые готовятся к прослушиванию и рассчитывают на мою помощь.

— Отмени свои занятия, — прошептал он, расстегивая верхние пуговицы её сорочки, его руки скользнули внутрь. — Твои студенты не будут против.

В этой мысли был определенный резон, а умелые пальцы, ласкающие её грудь, лишали её возможности мыслить логически, но она все же упорствовала.

— И что бы подумала твоя бабушка, если бы я появилась так неожиданно? Мне что-то не кажется, что она была бы рада нежданной гостье, особенно такой, которую ты сразу затащишь в свою спальню. Так и слышу слова: «Извини, Ба, но я не могу сейчас с тобой разговаривать. Мы с Элизабет собираемся подняться наверх, чтобы запрыгнуть в мою ванну».

Его руки замерли, и он поморщился, но ничего не сказал.

Она печально покачала головой.

— Прости, что я так резка, но из того, что я слышала, мне кажется, что твоя бабушка и так сомневается насчет меня. Нам не стоит ухудшать ситуацию.

Он перекатился на спину, уставился в потолок и громко вздохнул.

— А в пятницу утром у меня встреча с Кэтрин де Бург по поводу моей аттестации. Вероятно, она бы уволила меня за отмену занятий без уважительных причин — во всяком случае, таких причин, которые она сама не сочла бы уважительными, — но если даже этого бы не случилось, как я смогу объяснить ей свое отсутствие на встрече? Сомневаюсь, что ей понравилось бы объяснение, что я была нужна тебе в твоей постели в Нью-Йорке.

— Не только в постели, — сказал он тихо. — Но я понимаю твои доводы. А что касается Ба… — Он вздохнул. — И здесь ты права.

— Кроме того, было бы очень невежливо не появиться на собственной именинной вечеринке, даже если я проведу весь праздничный вечер в тоске, потому что буду очень скучать по тебе.

— Даю гарантию, что то же будет и со мной. — Он повернулся на бок и притянул Элизабет к себе. — Сомневаюсь, что смогу спать всю эту неделю. Я уже по тебе тоскую.

— Я знаю. Я думала об этом вчера перед сном. Но так как ты постоянно в разъездах, то так будет продолжаться и дальше, так что нам нужно к этому привыкать.

— Я не хочу к этому привыкать. Зато я хочу сделать кое-что другое. — Он уже расстегнул все пуговицы её сорочки.

— А у нас есть время? — Её репетиция начиналась в 9 утра, а ему нужно было выезжать в аэропорт немногим позже.

Уильям распахнул её сорочку и склонился над ней с жадным, ненасытным блеском в глазах. Он склонил голову, чтобы покрыть её шею чередой горячих поцелуев; его губы продвигались медленно, дюйм за дюймом.

— Ночью у тебя была возможность запомнить меня, — прошептал он. — А теперь моя очередь.

Она хотела спросить, который час, но в этот момент его губы нашли особо уязвимую точку у нее на шее, и ей показалось, что все её тело пронизал мощный электрический разряд, словно в комнате вспыхнула яркая молния, дополняя дождливую атмосферу этого утра.

- Хорошо, - сдаваясь, прошептала она и откинулась на спину. — У нас есть время.

Уильям прижал губы ко лбу Элизабет.

- Я попрошу водителя объехать этот квартал. Я еще не готов расстаться с тобой.

Она посмотрела на часы. Она уже на полчаса опоздала на репетицию в результате пылких стараний Уильяма «запомнить» её тело. Извинения и объяснения придется давать даже без большего опоздания, но сейчас её это не волновало.

К сожалению, было уже слишком поздно отклонять лимузин с его пути — он уже заезжал на парковку консерватории. Уильям опустил стекло, отделяющее их от водителя.

— Дайте нам несколько минут, — сказал он. Затем он поднял стекло и взял лицо Элизабет в свои ладони.

— Ты уверена, что не можешь поехать со мной в Нью-Йорк? — Его темные глаза испытующе смотрели на Элизабет.

Она обняла его за талию.

— Мне бы очень этого хотелось, но мы уже всё обсудили.

— Я знаю. Но я… — его голос замер, когда он обнял её, наклонил к ней голову, и они приникли друг к другу в череде страстных поцелуев. Когда они, наконец, оторвались друг от друга, Элизабет смахнула слезу, отчаянно стараясь не заплакать.

— Мне нужно идти, — сказала она, приглаживая его волосы. — Ты уверен, что успеешь завезти мои вещи?

— Конечно.

Он предложил завезти её сумку и подарки к ней на квартиру по пути в аэропорт. Хотя один подарок она оставила при себе. Она потрогала кулон, висящий на шее.

— Я буду носить его каждый день.

— Я рад. Надеюсь, он будет напоминать о том, что мое сердце принадлежит тебе.

Ей все-таки не удалось сдержать слезы, и еще одна предательская слезинка покатилась вниз по щеке.

— Позвони мне, когда доберешься до Нью-Йорка.

— Обязательно. — Взгляд его темных глаз был неотрывно прикован к ней. — Ti adoro, cara. — Он склонился к её губам, и она с готовностью ответила на его пылкий прощальный поцелуй.

------
* – «Стянуть носки с кого-либо» — английский фразеологизм, в данном случае подразумевающий умение вызвать у мужчины сильное физическое желание.

 

© 2007. Все права принадлежат автору